Учение о спасении Климента Александрийского. Александр Логинов

В конце II в. христианская Церковь укрепляется и перед христианским богословием возникают новые задачи. Христианству необходимо уже не просто защищаться от язычества, иудаизма и других религий - возникают задачи распространения и пропаганды учения Христа. Появляется необходимость систематизации христианского богословия.

В это время появляются богословы, которые заложили основы церковно-христианской философской мысли. Это Климент Александрийский, Тертуллиан, Ориген, Минуций Феликс, Лактанций и др. Мы ознакомимся с учениями первых трех - тех, кто во многом способствовал формированию будущей христианской философии.

Климент Александрийский (150-215) родился в Александрии - римской провинции на севере Африки. Впервые попытался соединить философию с христианством и разработать собственно христианскую философию. Климент вслед за Филоном Александрийским повторил, что философия есть служанка богословия. Он впервые ставит проблему соотношения философии и религии, веры и разума. Философию и религию он считает не противоречащими друг другу, а дополняющими одна другую. Христианство, по его мнению, объединило в себе древнегреческую философию и Ветхий Завет.

Господь Своим Промыслом ведет все человечество к спасению через Иисуса Христа. Но все народы Он ведет по-разному. Народ Израиля - посредством того, что даровал ему Закон через Моисея, а народы Европы - даровав им философию. Поэтому Сократ для греков - то же, что Моисей для иудеев.

Недостаток древнегреческой философии состоял в том, что она с недоверием и презрением относилась к религии. А недостаток еврейской религии - в том, что она гнушалась философии. Христианство превосходит все эти формы знания тем, что объединяет и религию, данную через ветхозаветных пророков, и философию, через которую древние греки также познали Бога, которого, как сказал апостол Павел, они, сами того не зная, чтили.

Климент не согласен с теми, кто считает, что вера делает знание излишним, но отрицает и позицию гностиков, утверждавших, что есть некое особое знание, которое делает веру ненужной. У Климента философия - «бесценное сокровище, обретению которого мы должны посвящать все свои силы».

Элемент философствования Климент видит и в Евангелии во фразе: «Ищите и обрящете». Нужно искать истину, а это возможно только путем философствования. Разум дан людям неслучайно, и поскольку он имеет своим объектом мысль, а целью - познание истины; и мы должны искать, философствуя и размышляя.

Климент говорит, что философия бывает истинная и ложная. Ложная - это софистика, материалистическая философия и т.д. Истинная философия учит о Боге и человеке, о том, как человеку вернуться к Богу. Истина одна, но путей к ней много. Древним грекам был дарован свет разума, через который они пришли к познанию истины. И свет разума, и Закон, который был дан древним евреям, имеют один и тот же источник - Логос.

Вера и разум не противоречат друг другу. В науках, основанных на разуме, существует субординация. Низшие науки ведут к философии, а философия - к богословию. Философия обязательна для богослова, поскольку она дает в его руки орудие аргументации, метод спора, чтобы проповедовать и защищать христианство.

В споре с гностиками Климент отрицает их подход к проблеме соотношениÿверы и разума. Он говорит, что соотношение веры и разума гармонично. Каждая способность человеческая (и вера, и разум) необходима. Вера имеет некоторое преимущество, она открывает объекты познания, она более проста, легка, ибо верой обладают все люди. Она дается в готовом виде, и в познании всегда присутствует элемент веры. Человек принимает на веру многие положения в качестве недоказуемых - это то, о чем говорили древние. Или из книг, или от других людей, или как гипотезу - в любом случае все наше рациональное знание основывается на некоторых положениях, в которые человек просто верит. Однако вера как фундамент недостаточна, ибо на этом фундаменте должно быть некое стройное здание, построенное при помощи рациональных аргументов. Поэтому вера и разум не исключают, а дополняют друг друга. Вера есть фундамент знания, а рациональное знание - стены, воздвигнутые на этом фундаменте. Стены без фундамента разрушаются, но и фундамент без стен - этоåùå не здание. Значит, без веры нет знания, аáåç знаниÿверà-пуста.

И вера, и знание есть проявление одной и той же общей способности - разумности. Поэтому идеал каждого христианина - достичь именно этой разумности, которую Климент именует истинным гносисом , вбирающим в себя и рассудочное знание, и христианскую веру. Христианский гносис - это та же самая христианская вера, доведенная до понимания с помощью интеллектуального, рассудочного осмысления. И в этом понимании взаимоотношения веры и разума Климент Александрийский стоит в начале той традиции, которой будут придерживаться потом и Августин, и Ансельм Кентерберийский, и Фома Аквинский, и другие христианские богословы.

Каким образом человек может познать Бога? Как можно понять то, что стоит выше всего и непознаваемо? Климент разделял античный принцип, согласно которому подобное познается подобным. Поэтому если человек может познаâàть Áîãà, то он каким-то образом имеет в себе божественную природу. Но поскольку Бог во всем превосходит человека, то процесс познания Бога - процесс бесконечный и недостижимый в рамках одной человеческой жизни. Следовательно, для истинного познания необходимо откровение. Потому и существуют две формы религии: естественное познание Бога и религия Откровения, которое, в частности, было дано древнему Израилю. Христианская религия объединяет в себе естественную религию и религию Откровения и поэтому является истинной и окончательной религией.

Климент Александрийский во многом был близок к Платону - в понимании Бога как бесконечного Существа, имеющего ту же природу, что и человеческая душа. Вполне возможно, что это понимание Климент взял у своего иудейского предшественника - Филона Александрийского. У него же он взял аллегорический метод толкования и объяснения Св. Писания. В частности, Климент толкует сотворение Богом мира из небытия так, как говорит об этом Платон в диалоге «Тимей»: сотворение из некоторого беспорядка, из хаоса.

Вторую ипостась Св. Троицы - Иисуса Христа - Климент видит и как Сына Божия, и как Логос, и как энергию, исходящую от Отца, объединяя в этом видении и стоические, и платоновские, и филоновские элементы. Таким образом, КлиментАлександрийский заложил основы гармоничного сосуществования христианской религии Откровения и языческой философии.

Александрия, основанная Александром Македонским еще до возникновения христианства, была центром интеллектуальной жизни, колыбелью эллинизма. Христианство пришло в Александрию, вероятно, уже в первом веке, и уже к четвертому веку население египетской столицы было по преимуществу христианским. Александрийская Церковь никогда не пыталась подкрепить свой авторитет апостольским происхождением, хотя и существует предание о том, что она была основана евангелистом Марком. Уже во втором веке в Александрии существовала огласительная школа, для обучения оглашенных или готовящихся к принятию крещения. Александрийская школа была известна особым направлением и качеством преподавания. Ее последовательно возглавляли знаменитые богословы Понтен, Климент Александрийский и Ориген.

Тит Флавий Климент родился в Афинах около 150 (153) года в семье язычника. Обучившись в языческой школе, в поисках более глубокого образования отправился в путешествие на Восток. Возможно, он обратился в христианство во время путешествия, но это обращение могло произойти и раньше. Конечным пунктом его странствий явилась Александрия, где Климент стал сначала учеником Понтена, а со временем заменил его в должности ректора Александрийской школы. Во время гонений в 202 году он покинул Египет и умер в 215 (220) году, так и не вернувшись в Александрию.

Из "Церковной истории" Евсевия известен список творений Климента. К ним относятся "Увещание к эллинам", "Педагог" и "Строматы". Заглавие "Строматы" можно перевести как "сборники" или даже "ковры", в нем подразумевается понятие разноцветного узора или мозаики.

Три названных трактата представляют программу постепенного становления совершенного и просвещенного христианина, выработанную в Александрийской школе. Обучение состояло из одного подготовительного и двух основных курсов. Для подготовительного курса предназначалось "Увещание", обращенное к язычникам, уже получившим светское античное образование. В качестве руководства для первого курса обучения написан "Педагог", для второго курса - "Строматы".

Слово "педагог" переводится с греческого как детоводитель. Всех людей, независимо от возраста и опыта, Климент называет детьми, чадами Божиими. "Теперь, соблюдая в ходе мыслей последовательность, мы скажем о том, кто состоит нашим Педагогом. Имя Ему Иисус" (14. 68). Иисус убеждает, воспитывает, учит. Достижение педагогического идеала рассматривается в "Педагоге", во-первых, в приобретении праведных обычаев, во-вторых, в воспитании христианского поведения, в-третьих, в преодолении страстей. "Чему, открыто наставляя в том, обещает научить педагог? Если в нравственном человеке различать такие три сферы: склонности воли, внешние действия и страсти, то склонности воли будут относиться к области действий увещающего Логоса... Всею областию человеческих действий заправляет законы постановляющий Логос. Страстей же врачом состоит целящий Логос. В сущности все это один и тот же Логос. Он освобождает человека от рабства мирским обычаям, коими дотоле мы довольствовались, и воспитывает нас для единственно возможного спасения в Божественной вере... Для удобства мы будем называть Его одним словом "Педагог" (14. 29). "Увещание" связано с воспитанием обычаев, "Педагог" - с воспитанием действий, то есть поведения, "Строматы" - с лечением страстей. Увещеватель, Педагог, Учитель - все эти фигуры персонифицируются в конечном счете в Иисусе Христе, Боге-Логосе, Божественном, творящем все вокруг Слове. "Практика, а не теория - область Педагога, - пишет Климент, - не обучение, а нравственное улучшение, вот Его цель; жизнь мудреца, а не ученого Он хочет начертать перед нами... Никто из больных душою не может сделать интеллектуальных приобретений прежде выздоровления" (14. 29-30). По мнению В.Н. Лосского, в этой заботе распределить свое учение в зависимости от степени совершенства читателя или ученика проступает известный эзотеризм, который, впрочем, следует отличать от сокрытости или потаенности. Когда знания даются достойным, достигшим совершенства, эзотеризм подразумевает посвящение. Климент иной раз выражает свою мысль терминами, сознательно заимствованными из языческих мистерий. Так, он отмечает, что греческие мистерии начинаются с очищения, которое аналогично христианской исповеди. Затем следует посвящение в "малые мистерии", как бы обучение или подготовка к "великим мистериям" или тайнам, когда уже не обучаешься, а созерцаешь данные реальности. Это - высшая ступень христианского посвящения, Богосозерцание, достижимое путем анализа. Климент в "Строматах" (кн. V, II) дает пример подобного интеллектуального действия, завершающегося созерцанием (7. 31). По Клименту, христианское совершенство состоит в познании Блага и уподоблении Богу. Цель христианина - познать или увидеть Бога. Совершенный гносис есть вечное созерцание. И в этом смысле он выше веры. Если, отходя от язычества, мы обращаемся к вере, то от веры должны отходить к гносису. Чтобы обладать познанием, недостаточно быть христианином, дар этот следует умножать жизнью, посвященной созерцанию, путем отсечения страстей и достижения состояния бесстрастия. В устах Климента аскетический идеал такого бесстрастия не очень отличается от бесстрастия стоиков. Он считает, что только совершенный христианин, достигший бесстрастия, обладает даром знания, он - истинный гностик. Климентовский гностик не имеет ничего общего с еретиками, называемыми "гностиками"” По мысли Климента, христианские гностики - не отдельная "каста", отличная по своей духовной природе от остальных людей, которые или телесны, или душевны, истинные гностики - христиане, достигшие предложенного всем совершенства в созерцательной добродетели.



Стремясь обратить греков в христианство, привести их в Церковь, Климент доказывает превосходство христианства над язычеством, но в то же время сохраняет вполне положительное отношение к греческой философии: "Философия нужна была грекам ради праведности; до прихода Господа, и даже сейчас, она полезна для развития истинной религии как подготовительная дисциплина для тех, кто приходит к вере посредством наглядной демонстрации... Ибо Бог - источник всякого добра: либо непосредственно, как в Ветхом и Новом Заветах, либо косвенно, как в случае философии. Но возможно даже, что философия была дана грекам непосредственно, ибо она была "детоводителем" (Гал. 3, 24) эллинизма ко Христу - тем же, чем Закон был для евреев. Таким образом, философия была приуготовлением, проложившим человеку путь к совершенству во Христе" (12.43).

Климент открывает духовный смысл педагогики, рассматривая воспитание как спасение. "Слово "педагогия" употребляется в различных значениях. Под ним разумеется воспитываемый и обучаемый; потом воспитывающий и обучающий; им обозначается, в-третьих, самый акт воспитания; в-четвертых, передаваемые учения, например, заповеди. Согласно же с волей Божией, педагогика состоит в усмотрении истины по прямому направлению к Богу, в неустанном отпечатлении на себе дел вечно ценных... Педагог наш в любвеобильной своей заботливости о нас, своих детях, учит нас такому образу жизни, который ведет ко спасению. Педагог не позволяет, чтобы Его питомец влиянием мирских нравов увлечен был к жизни животной и беспутной, но внушает ему, чтобы правильными своими веслами, то есть своим разумением, держался он твердо единственно ветра истины, доколе - не потерпев никакого вреда - бережно взлелеянным дитем не войдет он в гавань небесную. Потому что, так называемые у язычников "отеческие нравы", это вещь преходящая; Божественное же воспитание есть сокровище вечно ценное" (14. 68-69). В борьбе со страстями Климент требует строгости, которую понимал как средство помощи ребенку в борьбе с греховными наклонностями. "Метод строгий для правильности в воспитании детей полезен; он имеет значение необходимого при воспитании вспомогательного средства. Многие из страстей искоренимы лишь при посредстве наказаний, объявлением строжайших заповедей и преподанием некоторых (строжайших) умозрительных основоположений. Так, например, порицание для страстей душевных есть некоторого рода хирургическая операция" (14. 79-80).

В "Педагоге" мы находим цель воспитания - подготовку к вечной жизни (стать гражданином неба) - и путь к этой цели. "О, питомцы сладостной педагогики! - восклицает Климент. - Все в большем количестве, все теснее и полнее будем присоединяться к прекрасному телу святой церкви; побежим в нее как малые дети бегут к своей доброй матери. Став слушателями Логоса, прославим домостроительство нашего спасения, нас блаженными делающее; оным человек воспитывается до состояния чада Божия и освящается в оное. Через воспитание, получаемое на земле, становится он гражданином неба" (14. 283-284).

Ориген

Ориген был вторым выдающимся представителем Александрийской школы после Климента Александрийского, и его можно назвать центральной фигурой в богословской жизни Востока III века.

Ориген предпринял попытку систематического объяснения христианства в категориях эллинской мысли. По этому же пути до него пошел Климент Александрийский, учение которого было отмечено склонностью к гностицизму. Климент - прежде всего моралист, Ориген - богослов, экзегет, апологет и учитель аскетической жизни. Для него христиане разделяются на две категории: одни - верят, другие - знают. Однако каждый христианин должен стремиться к познанию. Откровение предназначено как простым, так и совершенным. Одним оно дает учение нравственное, другим "гносис", учение о Троице или "Теологию" (7. 36). Совершенство есть уподобление Богу. "Образ" нам уже дан: "подобие" рассматривается как возможность достигать совершенства, которое обретет всю полноту лишь по окончании времен, когда Бог будет "всяческая во всех" (7.38). "Я думаю, - пишет Ориген, - что это выражение: "Бог будет все во всем" - означает, что в каждом отдельном существе Он будет составлять все. Во всяком же отдельном существе Бог будет составлять все таким образом: все, что только может чувствовать, или понимать, или думать разумный дух, очищенный от закваски всяких пороков и совершенно очищенный от облака зла, - все это будет составлять Бог, и, кроме Бога, этот дух уже ничего другого не будет видеть, - кроме Бога, ничего другого не будет помнить, - Бог будет пределом и мерою всякого его движения; и, таким образом, Бог будет составлять (в нем) все" (17. 294). Это есть обоженное состояние - то соединение с Богом, которое достигается путем исключения иной цели совершенствования. Согласно Оригену, целью человеческой жизни является созерцание Бога. Оно достигается путем борьбы со страстями и освобождением от них. Под страстями Ориген понимал подчинение всему, что не есть Бог. Возвращаясь к Богосозерцанию, очищенная от страстей душа вновь обретает утраченное в грехопадении совершенство.

Не вдаваясь в богословские тонкости, следует отметить, что III век поставил перед духовным опытом христиан проблему Богообщения и Богосозерцания. Христианское учение открыло путь христианского созерцания, в котором осуществляется общение с Богом живым, с Личностным Богом Откровения. Климент и Ориген были первыми, кто пытались богословски решить эту проблему. Их величайшая задача состояла в том, чтобы показать язычникам, что все сокровища эллинской мудрости содержатся в философии Церкви и этой истинной философией превзойдены. Поэтому они невольно создали некий синтез, придав тем самым христианскому созерцанию чуждый духу Евангелия оттенок платоновского интеллектуализма или спиритуализма. (17. 225)

По размаху своей литературной и учительской деятельности ученик несравненно превзошел своего учителя. Ориген, один из величайших богословов, повлиявший на все дальнейшее развитие христианской мысли, в некоторых пунктах своего учения отклонился от смысла христианского откровения, а в более поздние времена "оригенизм" даже дал начало многим течениям, не совместимым с православием.

Следует отметить, что Ориген достиг больших высот именно как учитель Церкви. Его педагогические идеи, претворенные в собственной жизни, получили признание христианских педагогов.

Биография Оригена известна нам из "Церковной истории" Евсевия, а также из творений св. Григория Чудотворца и блаженного Иеронима. Ориген родился в 185 году в Александрии в зажиточной христианской семье. Его отец Леонид погиб мученической смертью во время гонения Септимия Севера в 202 году, когда Оригену было семнадцать лет. Семейное имущество было отдано в казну, и он, имея на своем попечении мать и шестерых младших братьев, начал зарабатывать на жизнь преподаванием грамматики. Ориген приобщился к интеллектуальной жизни столицы, оставаясь, согласно Евсевию, ревностным и строго православным христианином, всецело поглощенным религиозными и интеллектуальными интересами. В это время в Александрии угроза гонения разогнала всех, и не оказалось никого, кто мог бы нести обязанности главы Александрийского училища. Оригену было восемнадцать лет, когда он встал во главе училища для оглашаемых. Он приобрел себе славное имя у всех верных за свое участие в судьбе мучеников, посещал их в тюрьмах и провожал до места казни, давая им последнее целование.

Ориген вел строго аскетическую жизнь. Большую часть ночи он посвящал изучению Священного Писания, упражнял себя в посте, спал на голой земле, строго отмеривая время сна. Важнее всего он считал соблюдение евангельских слов Христа о том, чтобы не иметь ни двух хитонов, ни обуви и не изводиться заботами о будущем. Его нестяжание повергало в изумление окружающих. Многие образованные язычники стали его учениками, видя высокую жизнь Оригена, а главное, соответствие его учения и образа жизни. Многие из учеников устремлялись к подобной, жизни, и некоторые прославились во время гонений, скончавшись мучениками.

С течением времени Ориген изменил свое вначале отрицательное отношение к философии, и постепенно под его влиянием Александрийское огласительное училище приобрело новый характер, сделавшись чем-то вроде христианского университета. В нем было введено преподавание светских предметов наряду с религиозными, а прием перестал быть ограниченным лишь кандидатами по крещению.

В своей преподавательской деятельности Ориген всегда ставил на первое место богословие и толкование Священного Писания. Однако прежде чем переходить к изучению Библии, он предлагал своим слушателям подготовительный курс, включающий диалектику, физику, математику, геометрию и астрономию. После этого изучались философия и богословие. В Александрийском училище еще со времен Пантена и Климента царило уважение к классической античной учености, и Ориген стремился поддерживать этот дух. Когда количество слушателей стало увеличиваться, он перестал справляться с преподавательской работой и поручил ведение подготовительного курса своему ученику Ираклу, впоследствии епископу Александрийскому, а сам сосредоточился на преподавании богословия и Священного Писания.

Учительская деятельность Оригена прерывалась его поездками, иногда очень продолжительными. Пожелав увидеть древнюю Римскую Церковь, около 212 года он совершил путешествие в Рим, около 215 года - в Аравию, в 216 году, скрываясь во время гонений, нашел убежище в Палестине. Проезжая через Палестину (около 231 года), он принял в Кесарии, вопреки канонам в чужой епархии, пресвитерскую хиротонию. Александрийский епископ Димитрий, созвав собор, отлучил Оригена от Церкви, на другом соборе лишил его священства. Такое решение поддержали и следующий епископ Иракл, и собор в Риме. После этого Ориген навсегда покинул Александрию и переселился в Кесарию Палестинскую, где основал богословскую школу и руководил ею в течение двадцати лет, до своей смерти (около 253 года). Полный список творений Оригена насчитывает несколько тысяч наименований, до нас дошла небольшая часть.

Педагогическая деятельность Оригена дает наглядный пример роли личной жизни учителя и влияния этой жизни не столько на процесс обучения, сколько на преображение, переориентацию жизни учеников, без чего невозможно освоить богословие как живое Богопознание. Мы видим и практическое сочетание обучения и духовного становления в процессе аскетической жизни, когда обучение осуществляется в условиях, обеспечивающих духовное становление.

Литература: Chadwick; Мейендорф, Введение; Болотов; Шмеман, Исторический путь; Quasten.

1. Александрия была вторым по величине городом Римской империи. Она была основана в 331 г. до Р.X. Александром Македонским.

Это был громадный космополитический город, столица Египта, житницы Рима. Александрия была центром блестящей интеллектуальной жизни. Можно сказать, что она была родиной эллинизма - культурного явления, возникшего в результате завоеваний Александра Македонского. Город, лежащий на стыке двух континентов, всегда характеризовался смешением множества цивилизаций. На него наложили свои отпечатки и древнеегипетское наследие, и ближневосточные общества, и греческая культура, и римская государственность. Все это дало начало новой цивилизации, впитавшей в себя самые разнородные элементы. В самом городе говорили по-гречески, в сельских местностях - на коптском языке, который произошел от древнеегипетского. При Птоломеях была открыта знаменитая школа-университет, названная Музеем (от греческого Мусион, храм муз - покровительниц наук и искусства), где преподавали все известные тогда науки. Музей и основанная при нем библиотека стали самым уважаемым во всем античном мире научным центром.

Иудаизм также издавна существовал в Александрии. Впервые евреи пришли в Египет во времена Иосифа, и с тех пор там не прекращали существования иудейские общины. Конечно, иудеи селились в Египте и в более поздние времена. Вспомним, что в Александрии была создана Септуагинта и что именно там жил Филон Александрийский.

Христианство, очевидно, пришло в Египет еще в первом веке, хотя у нас нет почти никаких сведений о нем до второй половины II в. Распространялось оно там чрезвычайно быстро: к IV в. почти все население Египта стало христианским. По всей видимости, происхождение египетской Церкви не было непосредственно связано с проповедью апостолов: предание о проповеди в Александрии апостола Марка впервые упоминается Климентом Александрийским. Конечно, египтяне хорошо помнили, что в их стране побывало Святое Семейство, и пункты его пребывания там стали центрами паломничества. Но на Востоке было достаточно много и более знаменитых святых мест.

Мы знаем о некотором пристрастии египетских христиан к ригоризму, даже несколько энкратического оттенка (Евангелие от Египтян), и об их увлечении аллегорическим методом экзегезы.

Со II в. в Александрии действовала школа оглашенных (катехуменов). Такие школы существовали во многих местных общинах. Однако александрийская школа была особой: достаточно сказать, что ее поочередно возглавляли самые знаменитые богословы христианского мира, такие как Пантен, Климент Александрийский и Ориген. Постепенно школа сделалась блестящим академическим заведением, дававшим широкое энциклопедическое образование, включая греческую философию и начатки естественных наук. Среди ректоров ее были не только клирики, но и интеллектуалы из мирян. Это положение изменилось только в IV в., когда возглавляющие Александрийскую Церковь архиепископы, сами будучи богословами, взяли под свой контроль богословскую и интеллектуальную жизнь школы.

Широкое энциклопедическое образование, которое давала александрийская школа, было особенно важно для христианской апологетики, так как, чтобы объяснить христианскую веру и Св. Писание грекам, необходимо было тщательно изучить их образ мышления. Именно здесь, в александрийской школе, богословы стали применять исключительно аллегорический метод экзегезы. Интересный пример александрийской «аллегоризации» Писания мы находим в «Послании Варнавы», где уже можно отметить тенденцию к натянутым толкованиям, иногда не имеющим ничего общего с реальностью; злоупотребление методом было присуще многим экзегетам александрийской школы. С одной стороны, они понимали необходимость и важность ветхозаветной истории, но, с другой стороны, аллегоризация всех, даже мельчайших деталей этой истории избавляла толкователей от необходимости принимать эту историю всерьез, а это делало Ветхий Завет куда более приемлемым для греческого ума. Св. Писание в понимании представителей аллегорической школы экзегезы было чем-то вроде криптограммы, имело эзотерический смысл, доступный лишь избранной элите образованных интеллектуалов, но скрытый от простых непосвященных смертных.

2. Особенности александрийского мышления ярко выражены в личности и писаниях Климента Александрийского . Его полное имя - Тит Флавий Климент (ок. 150 - ок. 215).

Мы почти ничего не знаем о его биографии, кроме того, что можно «вычислить» из его собственных писаний, которые состоят из экзегезы некоторых евангельских историй, заметок о валентиновском гностицизме и весьма основательной трилогии: «Увещание язычникам », «Педагог » и «Строматы », которые он так и не закончил.

Климент родом был не из Александрии. Ни место, ни время его рождения точно неизвестны. Считается, что он родился и получил образование в Афинах. Его хорошее знакомство с языческой мифологией дает основания предполагать, что родители его были язычниками, а широта полученного им образования заставляет думать, что семья его была богатой и знатной. По всей видимости, его обращение в христианство было сродни обращению Иустина Философа. По примеру многих своих состоятельных сверстников Климент в возрасте около 20 лет отправился путешествовать по странам Востока и Запада.

Во время путешествия он встречался с различными христианскими учителями и внимал их мудрости. Одним из самых известных учителей того времени был сицилиец Пантен, преподававший в Александрийской катехетической школе. Климент увлекся лекциями Пантена и остался в Александрии на 12 лет, наследовав своему учителю в качестве главы школы.

Личная скромность Климента не позволяла ему много говорить о себе, однако свои личные идеи он выразил весьма четко. И по своим культурным интересам, и по своему характеру он является полной противоположностью Тертуллиану. Тем не менее за его спокойными, «цивилизованными» аргументами видно горение, не меньшее, чем у Тертуллиана.

Климент, как и Тертуллиан, чрезвычайно мало сообщает о внешней жизни Церкви, в которой он жил. Он ни разу не упоминает александрийского епископа Димитрия. Мы почти ничего не можем узнать из его писаний о внутреннем развитии общины. Как и св. Иустин Философ, он проделал большую часть своей работы в мирском сане, оставаясь учителем «христианской философии», обучая учеников грамматике, риторике и этике наравне с собственно религиозным образованием. В 202 г. ему пришлось покинуть Александрию из-за гонения Септимия Севера. По некоторым свидетельствам, он был рукоположен в пресвитеры в 215 г. незадолго до своей смерти. Умер он около того же 215 г. В некоторых западных мартирологах приводится имя Климента Александрийского. Однако мы ничего не знаем о почитании его в греческой церкви. Тем не менее древние писатели относились к нему с чрезвычайным уважением и называли его не иначе как «преподобнейший» и «священный муж».

Самое известное произведение Климента - это его трилогия, состоящая из «Увещания к язычникам», «Педагога» и «Стромат».

«Увещание» - это апологетическое произведение, опровергающее язычество, основанное на мифах, насыщенных грубостью, суеверием и эротизмом. Климент отмечает, что даже великие философы древности не освободились окончательно от всего этого языческого растления.

«Педагог» - своего рода учебник нравственных основ и правильного поведения для новообращенного христианина: в этой книге Климент стремился раскрыть нравственное содержание христианства.

«Строматы», что значит «пестрый ковер», «мозаика», «отрывки», появились на свет вместо предполагавшегося 3-го тома трилогии, который Климент намеревался назвать «Учитель». В третьем томе должно было содержаться систематическое изложение христианского вероучения. Однако Климент так и не написал такой работы. Он считал, что к высоким материям богословия нужно относиться с глубочайшим благоговением, так как они касаются божественных тайн, поэтому было бы весьма опасным издавать в письменной форме полное изложение всего христианства, открыв его, таким образом, для чтения любым, даже самым неподготовленным человеком. Вместо этого Климент решил написать сочинение совершенно иного характера. В то время несколько языческих писателей уже выпустили собрания отдельных мыслей и отрывков, и это стало весьма популярной формой философской прозы - умышленно отрывочной и бессистемной, так что предмет менялся каждые несколько страниц. Самая известная работа подобного жанра - это «Аттические ночи» Авла Геллия; в этом же стиле писали Плутарх, Элиан и Афеней. Из современных авторов можно привести Розанова.

Климент решил использовать подобную форму отчасти из-за литературной моды, но главным образом из-за того, что она идеально подходила к его цели: не предписать, а намекнуть, указать издали и дать читателю возможность подумать и догадаться самому - вместо того чтобы раскрывать свое сердце и метать бисер перед возможными свиньями. В «Строматах» всё неопределенно и туманно, всё облечено в форму поэтических ассоциаций, а не прямой и понятной прозы. Но это также соответствовало убеждениям Климента, считавшего, что религиозный язык должен быть родственен поэзии.

3. Климент много пишет о своем учителе Пантене, который обратился в христианство из стоицизма и даже, по некоторым сведениям, побывал в Индии. Климент сообщает, что Пантен сочетал дар высочайшего ума с верностью апостольской традиции: «Сицилийская пчела, собиравшая с цветов апостольского и пророческого мира чистое сокровище ведения» («Строматы», 1). Это было весьма редким качеством в Александрии II в., где было чрезвычайно сильным влияние валентиновского гностицизма. По мере того как христианство проникало в образованные круги александрийского общества, выбор, перед которым часто стоял новообращенный, - это блестяще представленная, интересная ересь, с одной стороны, и некое тусклое обскурантистское православие - с другой.

Основной задачей Климента, как и других апологетов, было сделать христианство понятным и доступным современному ему эллинистическому миру, «проложить мосты» между христианской верой и греческой философией, объяснить соотношение между верой и знанием. Похоже, что именно Пантен помог ему нащупать правильный путь к этому. Ко времени начала работы Климента в Александрии местная Церковь занимала оборонительную позицию: она с подозрением и враждебностью относилась к греческой языческой литературе и гностической философии. Гностицизм сделал философию подозрительной, а языческая религия настолько пронизывала классическую литературу, что было довольно трудно отделить гуманитарное образование от принятия языческих ценностей и политеистических мифов. Метод, использованный в «Строматах», позволил Клименту представить свою позицию осторожному христианскому читателю таким образом, чтобы успокоить все его опасения. Климент убедительно доказывал, что философия не только не являлась основой для гностицизма, но и давала метод борьбы с ним: гностики говорили о высшем разуме, но не слишком упражняли свой .

Согласно Клименту, часть истин христианского учения содержалась в язычестве, и между философией и Евангелием нет полной противоположности - обе стремятся к достижению высшей Истины. Стремясь обратить греков в христианство, привести их в Церковь, Климент доказывает превосходство христианства над язычеством, в то же время сохраняя положительное отношение к греческой философии.

Так что «Строматы» включали в себя как отрывки, подчеркивающие важность изучения философии, так и опровержения гностических еретиков, в то же время интерпретируя библейские темы языком, знакомым эллинистическому миру. Апологетические мотивы, адресованные любознательному язычнику, перемешиваются с защитой правой веры против гностических извращений. В одном месте Климент утверждает, что Платон грешил плагиатом: он позаимствовал ряд положений у Моисея и пророков и не дал никаких ссылок. В другом месте он пишет, что греческая философия, как и Закон Моисеев, была дарована грекам как путеводитель ко Христу и как ограничитель греха. Еще ниже Климент отмечает: гностические доктрины любви и свободы игнорируют факт, что никакая серьезная этическая система не может отказываться от свода правил или что в гностицизме разрыв между Богом и миром слишком широк, а между Богом и душой - слишком узок.

«Философия нужна была грекам ради праведности, до прихода Господа, и даже сейчас она полезна для развития истинной религии, как подготовительная дисциплина для тех, кто приходит к вере посредством наглядной демонстрации... Ибо Бог - источник всякого добра: либо непосредственно, как в Ветхом и Новом Заветах, либо косвенно, как в случае философии. Но возможно даже, что философия была дана грекам непосредственно, ибо она была «детоводителем» (Гал.3:24) эллинизма ко Христу - тем же, чем и Закон был для иудеев. Таким образом, философия была приуготовлением, проложившим человеку путь к совершенству во Христе» («Строматы», 1).

Климент прекрасно понимал также те затруднения, которые порождало столкновение образованных греков с простым и внешне незамысловатым стилем Писания. В одном из отрывков он дает резюме нравственного учения Нагорной проповеди в переводе на язык неопифагорейской гномической мудрости. При этом он ощущал необходимость успокоить тех читателей-христиан, которые могли бы соблазниться этим отрывком, и доказать им, что хотя сама форма выражения была не библейской и он не ссылался напрямую на текст Писания, само содержание изложенного находится в полном соответствии с учением Нового Завета.

Клименту было довольно затруднительно употреблять слово «православный» (ортодоксальный) без полуиронических пояснений. Похоже, он сам до конца не был уверен, хочет ли он, чтобы его ассоциировали с теми, кто так сам себя называет. Тем не менее он глубоко верил в свою миссию как защитника апостольского Предания, которое включает в себя «истинное знание», в корне отличающееся от ложного знания, предлагаемого сектами. «Настоящий гностик» не боится философии, он может использовать ее для своих целей, чтобы понять свою обретенную в Церкви веру и опровергать любое ее искажение.

Высшая жизнь в Духе для Климента значит нравственное и духовное восхождение. Весьма показательно, что гностические еретики не слишком интересовались добродетелью или воспитанием характера. «Истинный гностик» Климент знает, что духовная мудрость дается лишь тем, кто чист сердцем, кто смирился настолько, что может идти к Богу, как сын идет к Отцу, и тем, чьи мотивы для нравственных действий коренятся не только в страхе наказания или в надежде вознаграждения, а в любви к добру ради самого добра. Восхождение Моисея во мрак на вершине Синая и Святая Святых скинии Моисея символизируют восхождение от веры через знание к блаженному видению за пределами этой жизни, когда искупленный объединяется с Самим Богом. Такой мистический союз возможен благодаря тому, что Бог при творении придал человеку Свой образ.

Основой основ мысли Климента является его учение о Логосе (Слове). Согласно Клименту, Логос - творец мироздания. Через Него осуществлялось откровение Божие в ветхозаветном законе и эллинской философии, завершившееся, когда «настала полнота времен», воплощением Христа. В качестве божественного разума Логос является учителем и законодателем человечества. Истинное христианство заключается в знании, а знание взаимосвязано с верой.

Так как Бог посадил добрые семена истины во все Свои разумные создания, Климент был уверен, что мы многому можем научиться из метафизики Платона, из этики стоиков и из логики Аристотеля, в каждой из которых находятся элементы богопознания. Вся истина и все добро, где бы мы их ни обнаруживали, происходят от единого Создателя. В то же время Климент противостоял гностикам, искажавшим тварный мир, объявляя материю совершенно чуждой Верховному Богу, что и приводило либо к безумному аскетизму, либо к не менее безумному эротизму.

Нравственное учение Климента очень разумно и взвешенно. Его характеризует радостное восприятие мира и оправдание его: истина и добро, где бы они ни были, происходят от Творца. Особо следует отметить обсуждение вопроса о супружеской жизни и безбрачии. В распущенную атмосферу греко-римского общества христианство внесло две совершенно новые, неслыханные идеи: идею единственности супружества и идею безбрачной жизни, одинаково чуждую как иудаизму, так и эллинизму. При этом христианские писатели иной раз чрезмерно настаивали на превосходстве безбрачия над супружеской жизнью. Подробно рассматривая христианскую нравственность в вопросах пола и семейной жизни, Климент активно восставал против гностических утверждений, что половая близость либо не имеет никакого отношения к высшей духовной жизни, либо противоречит ей. Относясь с уважением к людям, избравшим безбрачие, Климент отвергает точку зрения на брак как на более низкое духовное состояние. Само по себе безбрачие не есть добродетель, ибо оно может иметь и эгоцентрические мотивировки. Христианская жизнь заключается в исполнении воли Божией и в мудрости, чтобы эту волю распознать. Жизнь в браке может быть не менее добродетельной и уж, конечно, не менее трудной и ответственной, нежели путь целибата. Точно так же Климент отвергает требования, что каждый христианин должен воздерживаться от животной пищи и от вина: он считал это вопросом индивидуального выбора, а не всеобщего запрета. Но александрийский учитель совсем не был гедонистом. Он считал, что все допустимо, если все принимаешь умеренно, но, главное, если подчинено последней ценности: познанию Бога и в Нем Истины.

Климент также написал отдельный труд, предназначенный для христиан, не знающих, как правильно использовать свои деньги, и находящихся в затруднении из-за абсолютности требования Господа богатому юноше: «Если хочешь быть совершенным, продай все, что имеешь...» На первый взгляд кажется, что Климент пытается найти компромисс, исказив прямой смысл слова Господня. Но при внимательном чтении видно, что Климент рассматривал евангельские этические нормы не как легалистические обязательства, налагаемые на каждого, но как высшую Божественную цель для тех, кто хочет отдать Ему всего себя. Что же касается денег, то главное - это как их использовать, а не сам факт обладания ими. Климент разработал программу для богатых новообращенных александрийской Церкви, накладывающую на них весьма строгий стандарт скромности жизни и самоограничения. Климент был категорически против любой роскоши и выставления богатства напоказ.

Климент, несомненно, был духовным руководителем многих александрийцев. Эта роль виделась ему очень важной, ибо он понимал христианскую жизнь как паломничество к подобию Божию во Христе. Сам путь он видел и как динамическое продвижение в понимании природы христианского вероучения, но также и как образовательный процесс, в ходе которого ученик может делать ошибки, за которые он и приносит покаяние. Церковь он часто называл школой, в которой имеется множество классов для учеников самых разных способностей. Конечно, все ученики избранны, а все избранные равны. Однако некоторые из них более избранны, чем другие.

Климент вполне допускал второе покаяние для отпавших и в то же время выдвигал высочайшие нравственные требования для всех христиан. Седьмая часть «Стромат» (последняя, законченная им прижизненно, восьмая часть состоит из отрывков о логике, скорее всего найденных в бумагах Климента после его смерти) описывает духовный идеал истинного гностика в терминах, совмещающих требования апостола Павла (Флп.3) с платоническим языком о слиянии души с Богом и со стоическими идеями о бесстрастии. Похоже, что Климент основывался на учении св. Павла, а не платонистов, когда он писал о познании Бога как о динамическом движении вперед, а не статическом обладании истиной. Однажды он даже заявил, что если истинному гностику придется выбирать между вечным спасением и познанием Бога, он без всяких раздумий немедленно предпочтет последнее.

Так как Климент видел духовную жизнь нескончаемым прогрессом, он не считал, что процесс божественного образования заканчивается физической смертью. В отличие от своих учителей - свв. Иустина Философа и Иринея Лионского - он не задерживался на идее физического воскресения для участия в тысячелетнем земном царстве Христовом. Да, грешники будут гореть в пылающем огне; однако огонь этот не сможет уничтожить образа Божия, но лишь древо, солому и мусор грехов. Никто в этой жизни не может достигнуть такой и святости, чтобы избежать очищения мудрым огнем, прежде чем стать достойным для предстояния перед Лицом Божиим.

4. Как мы видели, в своей попытке выразить христианство языком греческой философии Климент часто выходит за догматические границы православия. Например, в той настоятельности, с которой Климент снова и снова подчеркивает роль знания (т.е. «гнозиса»), отражается интеллектуализм его религиозного мышления. И мы видим, что все же он невольно считает, что полнота знания доступна только истинной элите.

Несмотря на то что в учении Климента, несомненно, можно обнаружить элементы гностицизма, следует проводить различие между такими гностиками, как Валентин, который порвал с Церковью и основал свою собственную секту, и «гностиками», подобными Клименту, всегда остававшемуся в общении с Церковью и внесшему значительный вклад в ее Предание.

Но именно в учении Климента о Предании гностическая направленность его мысли делается еще более явственной: он говорит о передаче знания через отдельных личностей. В отличие от св. Иринея, утверждавшего, что Истина принадлежит Церкви, что христианское знание носит общинный, публичный характер, Климент считает знание прерогативой избранных. Его высказывания по этому поводу можно понимать различным образом. В каком-то смысле Климент утверждает нечто диаметрально противоположное св. Иринею. Но не следует также забывать, что в православной традиции особым почтением всегда пользовались святые, обладавшие непосредственным созерцательным и мистическим знанием Бога. Св. Василий Великий в своих писаниях проводил различие между авторитетом харизматиков (людей, наделенных духовными дарами) и авторитетом церковной иерархии, подчеркивая, однако, что конфликта между ними быть не должно. История Церкви знает примеры таких великих святых и мистиков, как св. Серафим Саровский, св. Симеон Новый Богослов, Оптинские старцы, которые лично достигли высшей ступени богопознания. Но и такие святые никогда не заявляли права на особый авторитет и не отвергали власти епископата. Церковь в целом всегда признавала святых как людей, имеющих дар общения с Богом, и в этом смысле некий «гностический» элемент неизменно был частью православного Предания на Востоке, но он уравновешивался общепризнанным авторитетом Церкви. У Климента это равновесие нарушено: из его писаний создается впечатление, что богопознание в истинном смысле доступно только немногим образованным и интеллигентным людям, что одним лишь им дано постичь мистические вершины общения с Богом.

Западное христианство, напротив, всегда было настроено более скептически по отношению к духовной традиции, и равновесие между церковным авторитетом и харизмой отдельных личностей было нарушено в обратном от Климента смысле, в пользу формального авторитета церковной иерархии. В римо-католической традиции очень рано наметилось разделение всех верных на «Церковь учащую», с одной стороны, и простых верующих - с другой. «Откровения для мирян» не поощрялись. На Востоке никогда такого не было: дух соборности всегда поддерживал убеждение, что Истина принадлежит Богу, Который открывает ее всем людям, вне зависимости от их клерикального «статуса». Знание истины не является прерогативой ни лиц, занимающих высокие административные должности, ни тех, кто успешно завершил свое высшее богословское образование. Утверждение, что существуют люди, которым недоступно знание церковного Предания, следует признать гностической ересью.

Но Климент всегда хотел быть и был членом Церкви, и многие его высказывания вполне согласуются с православной экклесиологией.

«Есть единая истинная Церковь, настоящая древняя Церковь, к которой принадлежат все праведники, исполняющие божественные повеления... Эта единая Церковь насильственно расколота еретиками на многие секты. По существу, в идеале, по происхождению, по превосходству мы говорим, что эта древняя кафолическая Церковь - единственная Церковь. Волею единого Бога через Единого Господа (Христа) эта Церковь приводит к единству веры, которая согласуется с соответствующими заветами или, скорее, с одним заветом, заключенным в различные времена... Превосходство Церкви, равно как и источник ее организации, зависит от ее абсолютного единства: она намного выше всего на свете, и нет ей ни соперников, ни равных... Есть одно учение апостолов и также одно Предание» («Строматы», 7).

Глава 6. Климент Александрийский

Изучая Климента Александрийского, мы окунаемся в совершенно иной мир. Это тоже Африка, но отличная от Африки св. Киприана в культурном, историческом и политическом отношении, а также по своему положению в церковном мире и по церковной атмосфере.

Столица Египта Александрия, основанная Александром Македонским в 331 году до н.э., центр блестящей интеллектуальной жизни еще до возникновения христианства, была колыбелью эллинизма? любопытного культурного явления, явившегося результатом огромных завоеваний Александра. Смешение восточной, египетской и греческой культур в Александрии дало начало новой цивилизации, впитавшей в себя самые разнородные элементы. Местный элемент в Александрии был силен, и простой народ говорил на коптском языке, но интеллектуалы пользовались греческим, который сделался международным языком империи. При Птоломеях в Александрии была основана знаменитая школа-университет, названная «Музеем» (от греческого Мус`ион , храм муз? покровительниц искусства и наук). В эллинистический период Музей прославился как научный центр, где преподавание обнимало все известные тогда науки, включая также и элементы языческой религии.

Иудаизм также издавна процветал на александрийской почве. Впервые евреи пришли в Египет во времена Иосифа (см. книгу «Исход»), и ряд ученых считает, что еврейские общины не прекращали своего существования в Александрии с тех самых времен, хотя, конечно, евреи продолжали селиться в Египте и в более поздние времена. Греческая мысль оказывала очень сильное влияние на иудейский образ мысли, особенно через язык: в эллинистический период евреи перестали сопротивляться греческой культуре, и для новых поколений родным языком стал греческий. Именно в Александрии появился первый греческий перевод св. Писания? так называемая Септуагинта , или перевод Семидесяти толковников. Все это в целом создавало почву для сближения иудаизма с греческой культурой.

В Александрии жил также и знаменитый писатель Филон Александрийский, в произведениях которого нашел свое выражение синтез между ветхозаветным учением и греческой религиозной философией. Для толкования Ветхого Завета Филон пользовался аллегорией? излюбленным методом греческих философов для толкования мифов и басен о богах у Гомера и Гесиода. Необходимость истолковывать ветхозаветную историю с помощью аллегории была обусловлена различным пониманием истории греками и евреями. Для греческого разума, воспитанного на Платоновой философии, интересны лишь вечные, трансцендентные истины. Буквальный смысл Библии? то, что для евреев было их собственной, единственной и живой историей, историей отношений Израиля со своим Богом, историей спасения, осмысленной и человечной, ? для греков представлялся лишь бледной тенью истинной, высшей, более глубокой божественной реальности, которая одна лишь достойна быть объектом познаний и устремлений. Христианские мыслители александрийской школы усвоили этот метод, ибо среди них господствовало убеждение, что во многих случаях буквальное толкование «ниже божественного достоинства». Аллегорическим методом иногда пользовался и св. апостол Павел (Гал.4:24; 1 Кор.9:9).

Христианство пришло в Александрию очень рано, вероятно, в первом веке, и уже к четвертому веку население египетской столицы было по преимуществу христианским. Александрийская церковь никогда не пыталась подкрепить свой авторитет апостольским происхождением. По всей видимости, ни один апостол в Александрии никогда не бывал, хотя и существует предание о том, что тамошняя церковь была основана евангелистом Марком.

Уже во втором веке в Александрии существовала огласительная школа. Такие школы существовали во многих местных общинах для обучения катехуменов (или оглашенных), готовящихся к крещению. Александрийская школа характеризовалась своим особым направлением и качеством преподавания: ее последовательно возглавляли знаменитые богословы, из которых нужно особо отметить Пантена, Климента Александрийского и Оригена. Постепенно школа приобрела не только огласительный, но и академический характер, и среди ректоров ее были не только священнослужители, но и интеллектуалы из мирян. Только в четвертом веке это положение вещей изменилось, когда возглавляющие александрийскую церковь архиепископы, сами будучи богословами, всецело взяли под свой контроль богословскую и интеллектуальную жизнь школы.

Первоначально александрийская богословская школа давала широкое энциклопедическое образование, включая знание греческой философии. Это было особенно необходимо для христианской апологетики, так как, чтобы объяснить христианскую веру и св. Писание грекам, необходимо было тщательно изучить их образ мышления. Именно здесь, в александрийской школе, богословы стали применять исключительно аллегорический метод экзегезы (толкования). Интересный пример «александрийской» аллегоризации Писания мы находим в «Послании Варнавы» (псевдо-Варнавы), где уже можно отметить тенденцию к натянутым толкованиям, иногда не имеющим ничего общего с реальностью, ? тенденцию к злоупотреблению методом, которая была присуща многим экзегетам александрийской школы. С одной стороны, они понимали необходимость и важность ветхозаветной истории, но, с другой стороны, аллегоризация всех, даже мельчайших, деталей этой истории избавляла толкователей от необходимости принимать эту историю всерьез, в то же время делая Ветхий Завет более «приемлемым» для греческой аудитории. Св. Писание в понимании представителей аллегорической школы толкования было чем-то вроде криптограммы для непосвященных, имело эзотерический смысл, доступный лишь избранной элите образованных интеллектуалов, но не простым непросвещенным смертным.

Тит Флавий Климент (150-215?) был вторым после своего учителя Пантена ректором александрийской школы. Он был сыном родителей-язычников и, согласно его собственному свидетельству, родился и получил образование в Афинах. После обращения в христианство (о котором нам известно очень мало) он отправился путешествовать с целью получить наставления у самых знаменитых христианских учителей. В конце концов он приехал в Александрию, где так увлекся лекциями Пантена, что остался в Александрии надолго и провел там целых двенадцать лет, наследовав своему учителю в качестве главы огласительной школы. В 202 году ему пришлось покинуть Египет из за гонения Септимия Севера. Он умер в 215 году, так и не увидев снова Александрии.

Список творений Климента известен нам из «Церковной истории» Евсевия. К ним относятся: «Увещание язычникам», написанное с целью обращения греков в христианство; три книги под названием «Педагог» представляют собой продолжение «Увещания» и содержат, в основном, нравственное учение; восемь книг под названием «Строматы», содержащие «ученые записки касательно истинной философии». Заглавие «Строматы» можно перевести как «сборники» или даже «ковры»: оно выражает понятие разноцветного узора или мозаики. В «Строматах» Климент, согласно Евсевию,

не только рассыпает цветы божественного Писания, но заимствует и у язычников места, казавшиеся ему полезными. Он изъясняет здесь многие мнения греков и варваров, опровергает лжеучение ересеначальников и излагает довольно исторических сказаний, доставляя чрез то материю для образования разностороннего. Ко всему этому присоединяет он и мнения философов, так что название сочинения? строматы? совершенно соответствует его содержанию. Пользуется в них Климент свидетельствовами и из спорных писаний: из так называемой премудрости Соломона, из Иисуса сына Сирахова, из послания к Евреям, из посланий Варнавы, Климента и Иуды; упоминает также о сочинении Татиана против эллинов; говорит о Кассиане как писателе хронологии и об иудейских историках Филоне, Аристобуле, Иосифе, Димитрии и Эвполеме, утверждая, что все они в, своих сочинениях возводили Моисея и иудейский народ к гораздо большей древности, нежели эллинов.

(«Церковная история», кн. 6, гл. 13)

В этих трех произведениях, внутренне связанных между собой, Климент, во первых, опровергает язычество с его наукой и образованностью, во вторых, излагает основы христианства, особенно в его нравственном содержании, для новообращенных и, в-третьих, излагает свою философию христианства для зрелых христиан. В его учении особенно интересно его понимание взаимоотношения между верой и знанием, религией и наукой. В лице Климента мы имеем дело с типичным христианином интеллектуалом, каких нам предстоит встретить немало в истории христианства. Можно сказать, что Климент принадлежит к типу апологета, но более философски и творчески настроенного, чем авторы кратких апологий, адресованных римским императорам. На рубеже второго и третьего веков христианская догматика еще не была разработана. Не будучи связан жесткими догматическими определениями, Климент в своих попытках объяснить христианство в категориях современного ему знания зачастую высказывает рискованные мысли, иногда вполне сознательно и даже преднамеренно.

В «Истории» Евсевия упоминается еще несколько небольших сочинений, список которых, однако, не исчерпывает всех творений Климента. А в «Библиотеке» Фотия (IX век) содержится интересное упоминание о не дошедшей до нас книге «Начертания». Судя по замечаниям Фотия, «Начертания» содержали платонизированную христианскую метафизику, весьма подобную той, которой будет придерживаться Ориген. По всей видимости, во времена Климента в Александрии существовало негласное сообщество христианских «гностиков», любивших философские рассуждения, которые держали свои убеждения в тайне и расценивали самое себя как элиту. Вполне возможно, что и Климент принадлежал к этому сообществу. Провести четкую границу между просто образованными христианами и «гностиками», разумеется, невозможно. С другой стороны, мы видели, с какой настойчивостью этот гностический элитизм опровергался св. Иринеем. Если прав Фотий в своем описании содержания «Начертаний», то Климент действительно был? в частном порядке? лжеучителем.

Основной задачей Климента, как и других апологетов, было сделать христианство понятным и доступным современному эллинистическому миру, «проложить мосты» между христианской верой и греческой философией, объяснить соотношение между верой и знанием. Попытки такого сближения должны делаться снова и снова, но этот путь может вести и к заблуждениям, и тогда христианство подстерегает опасность превратиться в изолированную, никому не нужную секту.

Согласно Клименту, часть истин христианского учения содержалась в язычестве, и между философией и Евангелием нет полной противоположности? обе стремятся к достижению высшей Истины. Стремясь обратить греков в христианство, привести их в Церковь, Климент доказывает превосходство христианства над язычеством, в то же время сохраняя вполне положительное отношение к греческой философии:

Философия нужна была грекам ради праведности, до прихода Господа, и даже сейчас она полезна для развития истинной религии, как подготовительная дисциплина для тех, кто приходит к вере посредством наглядной демонстрации... Ибо Бог? источник всякого добра: либо непосредственно, как в Ветхом и Новом Заветах, либо косвенно, как в случае философии. Но возможно даже, что философия была дана грекам непосредственно, ибо она была «детоводителем» (Гал.3:24) эллинизма ко Христу? тем же, чем и Закон был для евреев. Таким образом, философия была приготовлением, проложившим человеку путь к совершенству во Христе.

(«Строматы», 1,5)

Эта мысль о том, что как для евреев закон был «детоводителем» (т.е. «педагогом») ко Христу, так и для эллинов? философия, находит интересное выражение на некоторых недавних фресках на Афоне, где среди ветхозаветных святых изображены Платон и Аристотель.

В связи с этим Климент ставит важный вопрос: необходимо ли изучать философию для того, чтобы понять христианское откровение?

О некоторых вещах написанное мною скажет загадками; для некоторых смысл написанного будет ясен;... написанное будет говорить таинственно, раскрывать скрытым образом, показывать, сохраняя молчание. Будут изложены догматы основных ересей и ответы на них, которым надлежит следовать путем посвящения в знание, то есть в соответствии с таинственным посвящением, в котором мы будем продвигаться вперед согласно известному и почитаемому правилу Предания... так что мы станем готовы услышать содержание Гностического Предания.

(«Строматы», 1,1)

Как видно из этого текста, для Климента христианский «гнозис» есть понятие положительное, предполагающее известный элитизм или (как говорил Н.А. Бердяев) «аристократию духа». Конечно, многие простые верующие, не обучавшиеся в университете или даже просто безграмотные, не могут изучать философию, однако прямой ответственностью образованного христианина является знать как можно больше, ибо наука есть ступень к высшему знанию, философии, которая, в свою очередь, есть вспомогательное средство для веры. Кроме того, знание наук и философии помогает установить связь между христианством и окружающим миром. Проблема эта стоит очень остро и в наше время, когда многие образованные и интеллигентные люди совсем не интересуются христианским учением, считая его невежественным обскурантизмом.

Источником и основой богословской системы Климента является учение о Логосе (Слове). Согласно Клименту, Логос? творец мироздания. Через Него осуществлялось откровение Божие в ветхозаветном законе и в эллинской философии, завершившееся, когда «настала полнота времен», Воплощением Христа. В качестве божественного разума Логос является учителем и законодателем человечества. Истинное христианство заключается в знании, а знание взаимосвязано с верой. В той настоятельности, с которой Климент снова и снова подчеркивает роль знания (т.е. «гнозиса»), отражается интеллектуализм его религиозного мышления. Порою создается впечатление, что он действительно считает, что полнота знания доступна только избранной элите.

Несмотря на то, что в учении Климента несомненно можно обнаружить элементы гностицизма, следует проводить различие межу такими гностиками, как Валентин, который порвал с Церковью и основал свою собственную секту, и «гностиками», подобными Клименту, всегда остававшемуся в общении с Церковью и внесшему значительный вклад в ее Предание.

В учении Климента о Предании гностическая направленность его мысли становится еще более явственной: он говорит о передаче знания через отдельных личностей. В отличие от св. Иринея, утверждавшего, что Истина принадлежит Церкви, что христианское знание носит общинный, публичный характер, Климент считает знание прерогативой избранных. Его высказывания по этому поводу можно понимать различным образом. В каком-то смысле Климент утверждает нечто диаметрально противоположное св. Иринею. Но не следует также забывать, что в православной традиции особым почтением всегда пользовались святые, обладавшие непосредственным созерцательным и мистическим знанием Бога. Св. Василий Великий в своих писаниях проводил различие между авторитетом харизматиков (людей, наделенных духовными дарами) и авторитетом церковной иерархии, подчеркивая, однако, что конфликта между ними быть не должно. История Церкви знает примеры таких великих святых и мистиков, как преп. Серафим Саровский и Симеон Новый Богослов, которые лично достигли высшей ступени богопознания. Но и такие святые никогда не заявляли права на особый авторитет и не отвергали власти епископата. Церковь в целом всегда признавала святых, как людей, имеющих особый дар общения с Богом, и в этом смысле некий «гностический» элемент неизменно был частью православного Предания на Востоке, но он уравновешивался общепризнанным авторитетом Церкви. У Климента это равновесие нарушено: из его писаний создается впечатление, что богопознание в истинном смысле доступно только немногим образованным и интеллингентным людям, что одним лишь им дано постичь мистические вершины общения с Богом.

Западное христианство всегда было настроено более скептически по отношению к духовной традиции, и равновесие между церковным авторитетом и харизмой отдельных личностей было нарушено в обратном от Климента смысле, в пользу формального авторитета церковной иерархии. В римо-католической традиции очень рано наметилось разделение всех верных на «Церковь учащую» и простых верующих. На Востоке такого разделения не было. Дух соборности поддерживал убеждение, что Истина принадлежит Богу, который открывает ее всем людям. Знание истины не является прерогативой ни лиц, занимающих высокие административные должности, ни тех, кто успешно завершил свое высшее образование. Утверждение, что существуют люди, которым недоступно знание церковного Предания, следует признать гностической ересью.

В то же время у Климента мы находим ряд высказываний, вполне согласующихся с православной экклесиологией:

Есть единая истинная Церковь, настоящая древняя Церковь, к которой принадлежат все праведники, исполняющие божественные повеления... Эта единая Церковь насильственно расколота еретиками на многие секты. По существу, в идеале, по происхождению, по превосходству мы говорим, что эта древняя кафолическая Церковь? единственная Церковь. Волею единого Бога через единого Господа (Христа) эта Церковь приводит к единству веры, которая согласуется с соответствующими заветами или, скорее, с одним заветом, заключенным в различные времена... Превосходство Церкви, равно как и источник ее организации, зависит от ее абсолютного единства: она намного выше всего на свете, и нет ей ни соперников, ни равных... Есть одно учение апостолов и также одно Предание...

(«Строматы», 7.16)

Внимательное рассмотрение учения Климента об евхаристии обнаруживает, что он понимает это таинство двойственно. Причащаясь святых Тайн, мы участвуем в символическом, духовном посвящении, фактически открывающем нам доступ к знанию Истины:

Странная тайна! Нас приглашают отложить наше ветхое плотское тление и, оставив ветхую пищу, причаститься нового питания? Христа: нас приглашают, насколько это возможно, хранить Его в себе, принять Спасителя к сердцу, дабы мы могли упорядочить привязанности плоти... «Моя Плоть» ? это аллегория Святого Духа... Аналогично «Кровь» значит «Слово», ибо Слово как густая кровь вливается в нашу жизнь. Смесь плоти и крови есть Господь, пища его младенцев; Господь есть Дух и Слово. Эта пища? то есть Господь Иисус, то есть Слово Божие, Дух, соделанный плотью, ? есть освященная небесная плоть. Эта пища есть молоко Отца. которым кормимся мы, младенцы.

Кровь Господа носит двойной характер. С одной стороны, это кровь в физическом смысле, кровь, посредством которой мы были освобождены от тления; с другой стороны, это духовная кровь, через которую мы делаемся помазанниками. Пить кровь Иисуса? значит причащаться Господнего бессмертия; а Дух есть сила Слова, так же как кровь есть сила плоти... Как вино смешивается с водой, так же, по аналогии. Дух смешивается с человеком. Эта смесь питает человека для веры; Дух ведет к бессмертию. Смешение обоих? напитка и Слова? называется Евхаристией, благодатью хвалы и красоты...

«Молоко» (I Кор.3:2) есть обучение, рассматриваемое как начальное питание души, «плоть» ? есть мистическое созерцание. Плоть и кровь Слова представляют собой понимание божественной власти и сущности... Он сообщает себя тем, кто причащается этой пищи более духовным образом.

(«Педагог», 1,6; 2,2; «Строматы». 5,10)

Интересной частью наследия Климента является его нравственное учение, адресованное мирянам (как правило, церковные писатели предпочитали писать на морально-аскетические темы, адресуясь в первую очередь к монахам). Особо следует отметить обсуждение вопроса о супружеской жизни и безбрачии? волнующая тема для всех поколений и народов. В распущенную атмосферу греко-римского общества христианство внесло две совершенно новых, неслыханных идеи: идею единственности супружества и идею безбрачной жизни, одинаково чуждую иудаизму и эллинизму. При этом христианские писатели усиленно? порою даже слишком? настаивали на превосходстве безбрачия над супружеской жизнью.

В отличие от большинства богословов, у Климента мы находим трезвый, уравновешенный подход к проблеме брака и безбрачия:

Воздержание есть пренебрежение телом согласно исповеданию веры в Бога. Ибо воздержание есть не просто вопрос, связанный со сферой пола, но нечто, относящееся также и ко всему тому, к чему душа имеет дурное влечение, не довольствуясь жизненно необходимым. Существует также воздержание от болтливости, денег, пользы, желаний. Оно не только учит нас самоконтролю: скорее, самоконтроль дарован нам, ибо он есть божественная власть и благодать... Наш взгляд заключается в том, что мы приветствуем, как блаженное, воздержание от брака у тех, кому это даровано Богом. Но мы также восхищаемся моногамией и высоким уровнем единобрачия, утверждая, что нам следует разделять страдания ближнего и «носить бремена друг друга» (Гал.6:2).

(«Строматы», 3)

Иными словами. Климент утверждает, что безбрачие есть лишь одна из форм аскетизма, в то время как истинное воздержание? нечто большее, нежели воздержание от половых отношений. В восточной традиции всегда утверждалась необходимость безбрачия в монашеской жизни, в числе также и других форм воздержания, таких, как послушание, бедность и др. Само по себе безбрачие не есть добродетель, ибо оно может иметь и эгоцентрические мотивировки. Христианская жизнь заключается в исполнении Божией воли, и важно уметь эту волю распознать. Жизнь в браке может быть не менее добродетельной, и уж, конечно, не менее трудной и ответственной, нежели путь целомудрия.

Из книги Курс патрологии автора Сидоров Алексей Иванович

Глава II Св. Климент Римский

Из книги Послушник и школяр, наставник и магистр. Средневековая педагогика в лицах и текстах автора Безрогов В Г

ТИТ ФЛАВИЙ КЛИМЕНТ АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ (ок. 150/153-215/220) Одна из крупных фигур в истории раннехристианского образования. Он разработал философию христианского образования, встроив в уникальный сбалансированный рисунок завершенной теории накопленное к тому времени наследие

Из книги София-Логос. Словарь автора Аверинцев Сергей Сергеевич

КЛИМЕНТ АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ КЛИМЕНТ АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ (Clemens Alexandrinus) Тит Флавий (ум. до 215), христианский теолог и писатель. Родился в языческой семье и получил универсальное философское и литературное образование; выступал в Александрии как свободный христианский учитель,

Из книги Евангелия и второе поколение христианства автора Ренан Эрнест Жозеф

Глава XV. Климент Римский - Прогресс пресвитерианства В наиболее верных списках римских епископов, несколько насилуя смысл слова епископ, вслед за Аненклетом стоит имя некоего Климента, которого, благодаря сходству имен и близости времен очень часто смешивали с Флавием

Из книги Библиологический словарь автора Мень Александр

Из книги Святые отцы и учители Церкви автора Карсавин Лев Платонович

Христианский гносис и Климент Александрийский 1. С большой сдержанностью и верным чутьем к относительному значению чистой теории и к существенно и жизненно важному наметил Ириней ясные и основные линии церковного учения. Исходя из Предания, он попытался отгородить

Из книги Путь отцов автора Амман А.

Климент Александрийский († до 215)Европейский путешественник, сойдя нынче на берег в александрийском порту, едва ли сумеет составить даже отдаленное представление о былом величии этой столицы, мировой ярмарки на перекрестке африканских и азиатских путей в центре

Из книги Канон Нового Завета автора Мецгер Брюс М.

Из книги Канон Нового Завета Возникновение, развитие, значение автора Мецгер Брюс М.

2. Климент Александрийский Тит Флавий Климент, преемник Пантена, вероятно, был афинянином, из семьи язычников. Хорошо начитанный в греческой литературе и прекрасно разбираясь во всех существовавших тогда философских системах, он не нашел во всем этом ничего, что могло бы

Из книги Лекции по патрологии I-IV века автора

Климент Александрийский Сведения о жизни Климента Александрийского Тит Флавий Климент родился около половины II в. Основанием для этого хронологического определения служат не какие-нибудь положительные исторические свидетельства, а только выводы из последующих

Из книги Герменевтика автора Верклер Генри А.

Климент Александрийский (ок.150 - ок.215) Широко известный экзегет Климент, проживавший в Александрии, считал, что в Писании настолько глубоко сокрыто истинное значение, что для его обнаружения необходимо провести тщательное исследование, поэтому оно не доступно для

Из книги Учение Оригена о Святой Троице автора Болотов Василий Васильевич

Из книги Антология восточно–христианской богословской мысли, Том I автора Автор неизвестен

Климент Александрийский (А. И. Иваненко, В. Р. Рокитянский, А. М.

Из книги История патристической философии автора Морескини Клаудио

Климент Александрийский Педагог (фрагменты) © А. И. Иваненко, примечания, 2009.Книга 1 3. О том, что человеколюбив ПедагогЯвляясь и человеком, и Богом, Господь во всем помогает человеку и всем радует его. Будучи Богом, прощает Он грехи; являясь человеком, Он воспитывает его

Из книги автора

Климент Александрийский Строматы (фрагменты) © А. И. Иваненко, примечания, 2009.Отвлечение от материального - первый шаг на пути богопознания<…>(67, 1) Непреложное отделение от телесного и связанных с ним страстей - это жертва, приятная Богу. И в этом состоит истинное

Глава пятая. Ложные мнения философов о богах § LXIV. Об обожествлении философами стихий § LXV. Приоритет персов в обожествлении стихий § LXVI. О философах, поднявшихся над почитанием элементов Глава шестая. Проблески истины у философов § LXVII. О суетности философов § LXVIII. Платон – помощник в поисках истины § LXIX. Истина постигается благодаря Богу § LXX. Учителя Платона – варварские народы § LXXI. Антисфен, Ксенофонт и Сивилла § LXXII. О Клеанфе Глава седьмая. Проблески истины у поэтов § LXXIII. Ссылка на Арата и Гесиода § LXXIV. Еврипид, Софокл и раскаяние Орфея § LXXV. Критика культа Кибелы у Менандра и Антисфена § LXXVI. Гомер и Еврипид в роли обличителей богов Глава восьмая. Истина в писаниях пророков § LXXVII. Обращение к Сивилле § LXXVIII. Обращение к Иеремии и Исаии § LXXIX. Обращение к Моисею и другим пророкам § LXXX. Обращение к Притчам Соломона и другим ветхозаветным текстам § LXXXI. О суетности и лжи язычников Глава девятая. Истина в новозаветных текстах § LXXXII. Обращение к Посланию к Евреям и другим новозаветным текстам § LXXXIII. Свобода или рабство, жизнь или смерть? § LXXXIV. «Сегодня» и вечность § LXXXV. Цена спасения § LXXXVI. Цена спасения (продолжение) § LXXXVII. Обращение к апостолу Павлу § LXXXVIII. О единстве Глава десятая. Критика безбожных обычаев, людского невежества и косности § LXXXIX. О приносящем несчастье обычае § XC. О каре для злодеев и для самого князя зла § XCI. Об отталкивающем внешнем виде идолослужителей § XCII. Примеры собак, коней, быка и осла, червей, свиней, орлов § XCIII. О небесном наследии § XCIV. О небесном наследии (продолжение) § XCV. О выборе между смертью и жизнью и о врожденной вере § XCVI. Призыв выйти на ристалище истины § XCVII. О справедливости Бога § XCVIII. Бог – Создатель одушевленной статуи § XCIX. Невежество – причина людских бедствий § C. Человек рожден для созерцания неба § CI. Язычники расходуют свою жизнь на смерть § CII. Судьба, богатство, любовь, сон, звезды – не боги § CIII. Бесчувственные изваяния и бесчувственные люди § CIV. Священен человек, а не звери и камни § CV. Слепота и глухота язычников § CVI. О старой коже и крыльях § CVII. Гимн Богу – праведный человек § CVIII. О людях, более бестолковых, чем звери; о человеческих и Божиих законах § CIX. О терпком вкусе спасения § CX. О Господе и Его деяниях Глава одинадцатая. О благодеяниях Бога людям § CXI. Об освобождении людей § CXII. О просвещении людей § CXIII. О прозрении людей § CXIV. О свете и мраке § CXV. Об экспедиции на небо, спасительном талисмане и Божием заклинании § CXVI. О Христовом воинстве § CXVII. Божественная любовь и стрекало спасения Глава двенадцатая. Христианские мистерии святы и спасительны § CXVIII. Харибда и сирены § CXIX. Беседа с Тиресием § CXX. О христианских мистериях § CXXI. Христос – нас помощник § CXXII. О подобии Богу § CXXIII. Заключение

Особенностью всех произведений Климента является характерный для Александрийской школы аллегоризм при интерпретации Библии . Христиане, по теории Тита Флавия, делятся на простых и совершенных. Буквальный смысл Писания удовлетворяет лишь первых. Совершенные же христиане благодаря аллегорическому толкованию библейских текстов получают скрытое от других знание. Аллегорический метод, популярный в то время и у языческих философов, искавших у Гомера подтверждение своим мнениям, и у иудейских (достаточно вспомнить Филона Александрийского), был с легкостью заимствован ранними христианскими авторами. Даже Тертуллиан , ранний латинский христианский писатель, который «не слишком увлекался аллегорическим толкованием библейских текстов» , пользовался порою этим методом . Среди многих причин такой готовности христиан следовать по стопам представителей чуждых религий следует назвать возможность для них доказывать древность христианской истины со ссылкой на .

Дело в том, что все новое в античности очень часто рассматривалось как дурное. Все древнее, напротив, вызывало уважение. Латинское словосочетание res novae (букв. «новые вещи») означало «государственный переворот» (Sall. Cat., 39, 6). Придя к власти, Цезарь, по словам Светония (Suet. Iul., 42, 3), распустил все коллегии, кроме учрежденных в старину. Фукидид, говоря о современной ему войне, замечает, что люди более склонны удивляться войнам прошлого (Thuc. I, 21, 2). Тот или иной народ считался достойным внимания, если он мог доказать свою древность. Поэтому Иосиф Флавий пишет «Иудейские древности» и «О древности еврейского народа». Таков был менталитет древних: «В архаическом и средневековом обществе наибольшее удовлетворение доставляло, по-видимому, не получение оригинальной информации, или не только ее, но и узнавание ранее известного, новое подтверждение старых и потому особенно ценимых истин» . Даже в греческом литературном языке эллинистической эпохи существовала архаизирующая тенденция, побуждавшая писателей ориентироваться на образцы классической аттической нормы V-IV вв. до Р. Х. То же самое отношение к древности мы встречаем в искусстве. Платон в «Государстве» (Plat. Resp., IV, 424 bc) советовал стражам более всего остерегаться вводить новый стиль исполнения музыкальных произведений, ибо за переменами в музыке следуют изменения важнейших государственных установлений. Гораций жаловался в своем послании (Hor. Epist., II, 1, 21–78) на то, что старинные поэты ценятся больше современных (ср. Mart. Epigr., VIII, 69, 1–2). Климент Александрийский признает, что «есть почему-то обыкновение относиться с пренебрежением к настоящему, прошедшее же, отделенное от сиюминутных упреков покровом времени, чтить благодаря вымыслам; настоящему не верят, минувшему дивятся» (Clem. Protr., 55, 2) . Именно поэтому он предостерегает читателя: «Не считай спасительную песню (т.е. Христа), о которой я говорю, новой в том же смысле, что утварь или жилище: ведь она была прежде утренней звезды» (Clem. Protr., 6, 3). Современник Климента, ранний латинский христианский писатель, карфагенянин Тертуллиан утверждает в своем «Апологетике»: «Величайшая древность придает высший авторитет этим документам (т.е. Библии); также и у вас (т.е. язычников) священны притязания на истинность, если они подкреплены ссылкой на старину» (Tert. Apol. 19, 1). Критерием древности Тертуллиан считает возможным пользоваться и в других своих сочинениях. Так, в «Прескрипции против еретиков» он утверждает: «Самой последовательностью доказывается, что лишь то […] истинно, что передано изначально; а то, что привнесено позже, то чуждо и ложно» (Tert. De praescr., 31). Поэтому лучшим способом для христианских апологетов доказать истинность новой было продемонстрировать ее древность, сославшись на старинный источник. В качестве же последнего у христианства появилось «необходимое прошлое» – ветхозаветная традиция. Ведь «единственным смягчающим обстоятельством для их (т.е. иудеев) была ее древность. У христиан не было и этого» . «Как и иудеи, они казались “безбожными” людьми, которые не оказывают должного почтения изображениям богов и храмам. Но тогда как иудеи были древним народом, и это давало им законное право следовать в религиозных делах обычаям предков, христиане, как только что появившаяся секта со смешанным национальным составом, не могли претендовать на подобную привилегию» .

Христианство, возникшее в Палестине среди галилеян, было по своей сути эллинистическим, а не ветхозаветным. В.В. Бычков называет его «естественным продуктом эллинистической культуры». По словам ученого, «это тот новый в греко-римском мире феномен, который возник на основе главных тенденций эллинизма к космополитизму, монотеизму, новой морали, наконец, к новому иррационализму» . Библейские цитаты, рассыпанные по всему тексту Нового Завета, доказывают лишь то, что важность ссылки на авторитетную старину чувствовали уже апостолы. Из этого факта вовсе не следует вывод, что новозаветное «полностью пропитано влиянием Ветхого Завета, которое имело определяющее значение при выработке новозаветных категорий и концепций» . Заметим, что и Платон неоднократно цитировал Гомера, хотя и предлагал изгнать его из Государства как бесчестящего богов. Кстати, практически все библейские цитаты в новозаветном корпусе в той или иной степени изменены, ибо «в глазах христиан обладал авторитетом не сам по себе, а в силу интерпретации» . Палестинский колорит, придающий неповторимое своеобразие Евангелиям, не должен закрывать от нас того факта, что идеи, содержащиеся в них и из них же вытекающие, имеют к религии Моисея не большее отношение, чем к философским (стоической, платонической и др.) школам и религиозно-мистическим культам Средиземноморья первого века после Р. Х. Созданное Александром Македонским «единое информационное пространство» от Египта до Индии, сохранившееся после распада его Империи, позволило людям различных культур приобщаться к духовным и материальным ценностям друг друга. Любопытным подтверждением проникновения греческих образов и представлений в негреческую среду является, например, тот факт, что переводчики Библии, знаменитые «70 толковников», перевели имя третьей дочери Иова Каренгаппух (букв. «рог сурьмы») () как «Амалфеев рог»: Амалфея – коза, вскормившая Зевса, рог которой стал рогом изобилия, а эгида (букв. «козья шкура») пошла на Зевсов щит. Впрочем, и сам , создававшийся на протяжение многих веков, вбирал в себя мифы и поверья соседних племен. По словам Р. Грейвса и Р. Патая, «книга Бытия гораздо теснее связана с греческой, финикийской, хеттской, угаритской, шумерской и прочими мифологиями, чем большинство правоверных иудеев и христиан желает признать…» . Некоторые примеры такой связи и такого влияния можно найти у Д. Д. Фрезера .

Иногда говорят о «синтезе эллинистических и иудейских литературных форм и христианского содержания» в новозаветных Евангелиях и Посланиях. Следует, однако, заметить, что трудно постулировать существование собственно «иудейских литературных форм» в первом веке после Р. Х., поскольку уже «Вторая книга Маккавеев (II или I в. до Р. Х) представляет собой пример иудейского исторического сочинения, эллинистического по форме, но иудейского по содержанию». В самом деле, «после более чем трехсотлетнего периода влияния греческой культуры, палестинский иудаизм может быть охарактеризован и как “эллинистический иудаизм”» . «При всей враждебности к окружающему язычеству, при всей исключительности монотеизма, не допускавшего рядом с Ягве никаких других богов, иудейская религиозная мысль подверглась сильнейшему воздействию, во-первых, эллинизма и, во-вторых, ирано-индийской культуры. Воздействие эллинизма сказывается в распространении стоицизма и платонизма. Даже в самом Иерусалиме существовали в это время греческие школы, упоминание о которых сохранилось в Талмуде, но особенно значительно эллинизм распространился среди иудеев диаспоры» .

По мнению М.И. Рижского, «две основополагающие идеи унаследовало от иудаизма в его фарисейской интерпретации – идею о предопределении и связанную с ней идею об избранничестве» . В доказательство этого мнения ученый ссылается на слова апостола Павла (). Следует, однако, отметить, что наряду с подобными мыслями, которыми апостол, ученик Гамалиила () , был обязан иудейской традиции, в Новом Завете можно найти и иные. В частности, перед вознесением Господь говорит своим ученикам: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет» (). Ни о каком предопределении здесь речи нет, как нет о нем речи и в словах, сказанных Петру: «И дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле.., то будет разрешено и на небесах» (). С другой стороны следует иметь в виду, что идея о предопределении не является характерной только для иудаизма: тут можно вспомнить и о Мойрах, и об Ананке, и о стоическом amor fati. Что жекасаетсяидеи избранничества, то здесь опять нужно сослаться на слова Р. Грейвса и Р. Патая: «Лишь герой или его потомки могли рассчитывать на приятное времяпрепровождение после смерти на Счастливых Островах или Елисейских полях. Души рабов и чужестранцев, какими бы праведниками они ни были, были осуждены на пребывание в Тартаре, где они летали, как слепые летучие мыши. Иудеи же, напротив, верили, что все, следующие Моисееву Закону, вне зависимости от происхождения и положения, попадут в Небесное Царство, которое восстанет из пепла современного мира» . Отсюда следует, что своеобразное «избранничество» – происхождение от того или иного бога, дающее надежду на загробное блаженство – было характерно для Греции гораздо в большей степени, чем для Израиля.

Об открытости христианства миру и отсутствия в нем этнических и религиозных предрассудков говорит отношение Христа к эллинам («язычникам») (; ) и самарянам (; ). Влияние на составителя Евангелия от Иоанна эллинистической философской мысли подтверждает, например, использование ими термина λὁγος () . Идея троичности Божества (), кощунственная для иудаизма, была вполне приемлема для людей, воспитанных на греческой философии. Питие крови (или вина, «плода виноградного», символизирующего кровь, ср. ) недопустимое для приверженца закона Моисея, не могло смутить язычников: по свидетельству Тертуллиана , в его время «посвященная Беллоне кровь, собранная на ладонь из разрезанного бедра и предназначенная для потребления, является знаком посвящения» (Tert. Apol. 9, 10). Известный филолог-классик Ф.Ф. Зелинский, не намереваясь «умалить творческого почина» Христа, среди нескольких «зародышей христианства в религии эллинизма» называет следующие: 1) в религии таинств ставится вопрос о спасении человеческой души; условием спасения становится некий сакраментальный акт, которым может быть священная трапеза; 2) объектом поклонения посвящаемых становится образ богини-матери ; 3) на первое место выдвигается образ бога-сына (Аполлона), понимаемого как посредник между богом-отцом (Зевсом) и людьми; 4) появляется представление, что «божество может, не утрачивая полноты своего потустороннего естества, воплотиться в человеческом образе и жить земной жизнью вместе с другими людьми, с тем, чтобы лишь по смерти воссоединиться со своим потусторонним естеством: так Зевс-Победоносец был на земле Селевком, царем сирийским» . По словам Р.Ю. Виппера, «представление о божественном спасителе было присуще не только иудеям диаспоры, но и представителям греко-римской культуры I века […] Идея спасителя была идеей, которую порождали религиозные искания эпохи Империи» . Итак, на в момент его возникновения оказывала огромное влияние эллинистическая культура. Если палестинские реалии были фоном, на которых разворачивались действия, описанные в Евангелиях, то субстратом христианства оказалась именно она . Ее воздействие могло быть прямым и опосредованным. Примером последнего может служить влияние на ессеев, в свою очередь многое почерпнувших у греков: с одной стороны, «ессейское учение, как оно отражено в рукописях, открытых в районе Мертвого моря, оказало большое влияние на формирование раннего христианства» . С другой стороны, «влияние греческой мысли на ессеев значительно. Один из псалмов ессеев идентифицирует Давида и Орфея не без явного намека на пифагорейство. Таким образом предвосхищается уподобление Христа Орфею, как мы видим в живописи римских катакомб» .

Тертуллиан пытался доказать, что именно Ветхий Завет придает древность новой религии (которую он называет «сектой»): «Но так как мы объявили, что эта секта, которую большинство считает при нашем согласии достаточно молодой, поскольку ее возникновение относится ко временам Тиберия, опирается на древнейшие иудейские документы, то из-за этого может возникнуть сомнение относительно ее действительного положения, словно бы она под сенью замечательнейшей религии, разумеется, разрешенной законом, скрывает некие собственные суеверия. Сомнение может возникнуть и из-за того, что у нас, кроме возраста, нет ничего общего с иудеями ни в пищевых ограничениях, ни в праздниках, ни в самом телесном знаке обрезания, ни в названии» (Tert. Apol. 21, 1–2). Несмотря на свое достаточно вольное обращение с библейскими текстами, Тертуллиан бросился на их защиту, когда гностик Маркион, увидевший принципиальную, как ему показалось разницу между содержанием Ветхого и Нового Заветов, разработал учение о суровом Боге первого и добром Боге второго. Состоящий из пяти книг трактат Тертуллиана «Против Маркиона» – самое большое по объему из дошедшего до нас 31-го его сочинения. Очевидно, карфагенский автор посчитал угрозу, исходящую от этого еретика, самой опасной: она лишали его «корней». Маркионов Христос, по словам Тертуллиана, не имеет права судить людей, ведь Его пришествие не было предсказано, Его никто не ждал (Tert. Adv. Marc., IV, 23, 2). Тертуллиан (как и большинство его современников) не мог допустить существования «новой» истины; истина, по его словам, древнее всего (Tert. Apol. 47, 1).

Среди христианских общин в первые века христианства выделялись так называемые гностики, многие из которых относились достаточно критически к Ветхому Завету. В поисках другого авторитетного источника они обращались к Гомеру. Христианский автор Ипполит (170–236 гг.) рассказывает о том, что гностики-наассены усмотрели в словах «Одиссеи»: «Эрмий тем временем, бог килленийский, мужей умерщвленных Души из трупов бесчувственных вызвал; имея в руке свой Жезл золотой (по желанию его наводящий на бодрых Сон, отверзающий сном затворенные очи у сонных), Им он махнул, и, столпясь, полетели за Эрмием тени » (Od. XXIV, 1–5, пер. В.А. Жуковского) намек на христианское слово, золотым жезлом которого является железный жезл из псалма (). По мнению наассенов, оно, пробуждая уснувшие души, действует в соответствии с ролью, принадлежащей Христу () (Hipp. Ref., V. 7, 29–33) . Отметим, что и Климент неоднократно пытается аллегорически истолковать гомеровские образы. В «Увещевании», например, он сопоставляет мачту, к которой был привязан Одиссей, чтобы не погибнуть при звуках песни сирен (Od. XII, 178–179), с древом креста Господня (Clem. Protr., 118, 4). Однако широко использовать языческий эпос как «древний источник», подтверждающий истинность новой веры, не решался даже Климент. На это существует много причин. Как говорилось выше, уже Платон критически относился к Гомеру. О том, что классическая античность в поздние времена оказалась скомпрометированной множеством непристойных мифов, пишет Г. К. Честертон . Кроме того, как известно, «никакой пророк не принимается в своем отечестве» (): жителям Римской империи, ищущим Бога, нужна была таинственность, неизвестность и загадочность. Это чувствовал опытный проповедник Климент: «Не становитесь ли вы бесчувственными, как Ниоба, или, скорее, скажу вам нечто более таинственное, как еврейская женщина (древние называли ее женой Лота)? Эта женщина окаменела из-за привязанности к жителям Содома, которые были безбожниками, впавшими в нечестие, жестокосердными и глупыми» (Clem. Protr., 103, 4). Привычные сравнения не заставляли чаще биться сердца современников Тита Флавия, увлекавшихся пришедшими с востока культами Кибелы, Исиды и Осириса. Используя древние библейские образы, Климент обеспечивал внимание изуверившихся в родных богах интеллектуалов к новой религии.

Итак, лишь ссылка на древний источник могла в ту эпоху придать авторитет новому учению, которое в силу людской косности иначе не было бы воспринято. В том случае, однако, если идеи новой боговдохновенной религии достаточно сильно отличались от идей «первоисточника», адептам этой религии приходилось, «домостроительства ради», обращаться к аллегорическому методу, который позволял находить в любом древнем тексте исполнившееся предсказание или элементы «тайного учения». Насколько удобна была аллегория при истолковании какого-либо образа в нужном направлении, можно судить из следующего примера. Климент Александрийский пишет: «Кара ждет и самого князя зла. Угрожает ему пророк Захария: «Да осудит тебя Тот, Кто избавил Иерусалим. Разве это – не головня, вытащенная из огня?» Неужели в людях заложено стремление к добровольной смерти? Зачем они прибегли к этой смертоносной головне, вместе с которой и сгорят, когда можно хорошо прожить в согласии не с обычаем, а с волей Бога?» (Clem. Protr., 90, 1–2). Под «головней» пророк подразумевает Иерусалим; Климент же считает, что Захария так назвал Сатану. Амвросий Медиоланский (ок. 340–397 гг.) это же место толкует совершенно по-другому: «[…] устами Исаии было открыто, что все люди подлежат очищению Христовым страданием. Он выжег наши грехи, словно уголь – плоть, как сказано у Захарии: «не головня ли Он, исторгнутая из огня? Иисус же одет был в запятнанные одежды» » () (Ambr. De Spiritu Sancto, I, 10, 113).

Языческие мистерии в интерпретации Климента. «Увещевание к язычникам» – небольшое, по сравнению с необъятными «Строматами», сочинение, дает нам тем не менее весьма полное представление о творчестве Климента. Здесь можно найти и аллегорические толкования, и бытовые зарисовки, и этимологические изыскания, и цитаты из комедиографов, трагиков, мифологов, историков, логографов, из оракулов Сивиллы и орфических гимнов, их Библии и Гомера; здесь можно найти множество мифов, узнать о тех или иных локальных культах, о скульпторах и их творениях, о храмах и прорицалищах. Климент не боится говорить и о самом темном, непристойном, что есть в язычестве – о некоторых обрядах и о мифах, лежащих в их основе, и о самом светлом – прозрениях языческих мудрецов, в частности – Платона, которого Климент берет себе в помощники в поисках Бога (Clem. Protr., 68, 1). Автор «Увещевания» постоянно помнит о том, что пишет для образованных язычников . Свою книгу он начинает сравнением легендарных греческих певцов, таких как Амфион, Арион, Евном, Орфей с другим Певцом, с пришедшим в мир Логосом, поющим Новую Песнь, и заканчивает сравнением христианских таинств с вакхическими оргиями. Вообще, Климент не отказывает себе в удовольствии познакомить нас с разными мистериями. Если Иустин, Феофил Антиохийский и Татиан нападали на греческую мифологию как на наиболее слабое место своих противников, язычников, для того чтобы обличить всю их культуру, то Климент Александрийский , не ограничиваясь кратким пересказом мифов, демонстрирующих суетность и порочность языческого мира в целом, стремился прежде всего разоблачить популярные в его время мистерии. Из предшествовавших ему апологетов так подробно об этом не писал, пожалуй, никто. Татиан, например, об Элевсинских мистериях сообщает лишь, что они свидетельствуют о совокуплении Зевса с дочерью и ее родах, что похищение Персефоны Плутоном становится мистериями, в которых Деметра оплакивает дочь (Tat. Orat., 8). Климент же, чтобы никто не подумал, что он что-нибудь упустил по незнанию (Clem. Protr., 47, 7), иногда говорит о вещах, которые не служат его непосредственной цели. Он любит демонстрировать свою осведомленность во всем, что касается язычества. Рассказывая о блуждании Деметры и о ее скорби, он заменяет Ямбу, рассмешившую богиню непристойными шутками, Баубо, которая, когда печальная Деметра отказалась выпить кикеон, задрала подол и показала богине срам. «Деметра же радуется зрелищу и пригубляет напиток, насладившись увиденным. Это и есть мистерия афинян» (Ibid., 20, 3). Таким образом, Климент для того, чтобы скомпрометировать прославленные элевсинские таинства, вводит в них принадлежащую орфическим мистериям Баубо. Приписывая одним таинствам черты других, автор концентрирует в них непристойное.

По мнению М. П. Нильссона, подвергавшего сомнению то, что Климент был в числе посвященных, церковные авторы не стремились к точности описаний обрядов и не проверяли, каким именно мистериям эти обряды относятся. Целью христианских писателей было показать предосудительность мистерий. Читатели практически ничего не знали об этом предмете и не могли проверить сообщаемую информацию . Трудно, однако, отнести сказанное к отличавшемуся своей дотошностью Клименту, который едва ли мог позволить себе игнорировать мнение людей, способных его разоблачить. Это означало бы, что посвященных в Элевсинские мистерии было очень мало (что не является правдой) и что апологет сознательно отказывался от возможности обратить их: кто же привлечет к себе людей очевидной ложью? Вряд ли являются сознательным блефом его слова «если вы посвящены, то будете смеяться более других над этими чтимыми у вас мифами» (Clem. Protr., 14, 1).

Если же Климент не опасался быть уличенным во лжи, то это могло означать, что он говорит о малоизвестных разновидностях мистерий или, находя в известных низменные аспекты, пытаясь скомпрометировать высшую, развитую форму обращением к низшей, так интерпретирует их, что все они предстают перед нами в совершенно непристойном виде. Подобным образом поступали воинствующие атеисты позднейших времен, высмеивая Библию . Наконец, он мог, заявив о сходстве мистерий между собой , позволить себе искусственно создать «на бумаге» некие эклектичные таинства, в которых знающие люди могли бы находить знакомые черты известных им обрядов. В таком случае мы должны говорить не о злом умысле и искажении фактов, а о литературном приеме автора. Эта эклектика не должна была отпугивать знатоков: Э. Хэтч упоминает «роспись в нехристианских катакомбах в Риме, в которой элементы греческих мистерий Сабазия и Митры таким образом, который предполагает, что и культы их также были смешаны» .

В начале своего «Увещевания» (13, 1–2) Климент производит слово «мистерии» и от слова μúσος («позор»), и от имени Миунта из Аттики, погибшего на охоте, и от слов «охотничьи басни (т.е. мифы)». При этом он словно бы забывает о том, что слово «мистерии» употребляется уже в Новом Завете . Однако в конце «Увещевания» он, говоря о христианских таинствах, восклицает: «О поистине святые мистерии!» (Clem. Protr., 120, 1) . В «Строматах» Климент ссылается на мистерии, чаще справлявшиеся ночью, для доказательства тезиса о полезности ночного времени для размышления (Clem. Strom., IV (22) 140, 2), и пишет о том, что Спаситель посвящает христиан в таинства в соответствии со словами Еврипида, о недопустимости для непосвященных знать их (Ibid., IV (25) 162, 3–4). Различное восприятие таинств характерно не только для Климента из Александрии и, например, карфагенянина Тертуллиана , но и для Востока и Запада в целом. По словам Э. Хэтча, «христианские общины, которые были наиболее близки по форме и по духу к греческой культуре» (речь идет о гностиках), стали первыми, в которых появились элементы, идентичные тем, что существовали в языческих таинствах . Первоначальная простота и открытость культа постепенно заменялись пышностью и таинственностью, характерными для языческих обрядов. Так, например, благодаря гностикам, по мнению Э. Хэтча, удлинился период подготовки к крещению . Неслучайно богослужениям Восточной (Православной) Церкви свойственно большее великолепие, доставшееся ей в наследство от античных мистерий, чем для Западной. Именно на Западе протестантами, стремившимися вернуться к незатейливости иудео-христианского культа, был сделан решительный шаг к упрощению обрядности.

Итак, «Элевсинские мистерии» Климента, наделенные чертами орфических и, возможно, александрийских , суть плоды его творчества. Языческие мифы стали для него бесценным материалом, сокровищницей, из которой он выносил «новое и старое» (ср. ). Если Иустин видел в них лишь плагиат демонов, то Клименту они помогали говорить на языке, понятном для его читателей. Показав в начале «Увещевания» низость языческих мистерий, он в конце подвел читателя к мысли, что христианские таинства, будучи неизмеримо выше языческих, должны заменить их в жизни людей.

В отличие от Татиана и некоторых других христианских апологетов, считавших все, что связано с язычеством, делом рук дьявола, Климент с большим уважением относился к эллинской мудрости, считая, что философы среди греков играли роль еврейских пророков . Многое они, по его мнению, заимствовали из Священного Писания , однако некоторые из них получали откровение непосредственно от Божественного Слова: Клименту оказалась близкой идея Иустина о дохристианском действии Логоса. Так, похвалив Платона («Прекрасно, о Платон, ты прикасаешься к истине!»), автор «Увещевания» обращается к нему: «Начнем поиски благого вместе, ибо во всех вообще людей, особенно же в тех, которые проводят много времени в занятиях наукой, вливается по каплям некий божественный поток (τìς ἀπόῤῤοια θεϊκή)» (Clem. Protr., 68, 2). Ниже он говорит, что не только Платон, но и многие другие провозглашали Богом лишь одного единственного Бога по Его наитию (κατ? ὲπίπνοιαν αὐτοῦ), когда им случалось ухватиться за истину (Ibid., 71, 1). Климент признает, что философы писали порой «по вдохновению Божьему» (Ibid., 72, 5), а об эллинах утверждает, что если они, «приняв в себя некие истины божественного Слова, мало сказали об истине, то они свидетельствуют этим, что сила ее не сокрыта» (Ibid., 74, 7). Говоря о врожденной вере (ἔμφυτος πίστις) как о надежном свидетеле (Ibid., 95, 3) , он не отказывает язычникам в некоем познании Бога вне Библии (ср. ).

Боги и бесы у Климента

У раннехристианских авторов существовали две точки зрения на демонов. Согласно одной из них, наименее популярной, между душой человека и демоном (или ангелом) нет принципиального различия, души и демоны суть разные модусы одной и той же субстанции. На этой точке зрения стоял младший современник Климента Ориген . В своем трактате «О началах» он писал о духовных существах, обладавших вначале равным достоинством, – об ангелах, получающих эту «должность по заслуге», о подчиненных им творениях, в образе людей искупающих свое падение, о демонах, которые могут в продолжение веков после суровых испытаний совершить восхождение к небу (Orig. De princ., I, 6, 2–3 и 8, 4). Подобные утверждения, неприемлемые для большинства христианских авторов , были отнюдь не новы. Так учил Филон Александрийский, утверждавший, что души, демоны и ангелы – это разные имена, но у них одна и та же основа, ὑποκείμενον (Phil. De gig., 16). Одни души спустились к телам, другими, не пожелавшими прилепиться к земному, как слугами пользуется демиург для наблюдения за смертными (Ibid., 12). Порочные ангелы (или души), не познавшие добродетель, возжелали людских дочерей, т.е. наслаждения (Ibid., 17). Демонология Филона в данном произведении сводится в конечном счете к учению о человеческих душах. О наказании демонов, воплощающихся в различных образах смертных созданий прежде, чем вознестись до божественных почестей, говорил еще Эмпедокл в «Очищениях» (Fr. 115, 146), а Сократ (Plat. Crat., 397d-398c et Plat. Resp., V, 468e-469b), ссылаясь на Гесиода, учит, что достойные люди после смерти становятся демонами . Согласно Диогену Лаэртскому (Diog. Vitae philos., VIII), Пифагор учил, что душами, называемыми демонами и героями, полон воздух. В пифагорейских «Золотых стихах» (70 и сл.) сказано: «Если же, оставив тело, ты придешь в свободный эфир, будешь бессмертным богом, вечным, более не смертным». В схолиях к 1140 ст. «Алкестиды» Еврипида читаем: «Говорят ведь, что мертвые – это демоны». Халкидий критикует в своих комментариях к «Тимею» тех, кто полагает, что демоны – это души, лишенные бремени тел .

Согласно другой точке зрения, демоны – это души исполинов, т.е. детей падших ангелов от смертных женщин (Ath. Leg., 24, 3; 25, 1) , или же сами исполины (Iust. Apol., II, 5, 3). Здесь мы встречаемся с буквальным пониманием 2-го стиха из 6-й главы книги Бытия: «Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали себе в жены, какую кто избрал» . Согласно Иустину (Iust. Apol., I, 5, 2; II, 5, 5–6), ангелы сами берут себе и своим детям, демонам, имена, а преступления богов, описанные поэтами, суть дела этих нечистых духов . Он пишет: «Еще в древности злые демоны, открыто являясь, показывали людям поразительные ужасы» (Iust. Apol., I, 5, 2). «Евгемерист» же Афинагор считал, что демоны лишь узурпируют имена умерших людей, совершивших то, о чем говорится в мифах (Ath. Leg., 26, 1), и используют обманчивые движения человеческой души (Ibid., 27). Он обвинялся в создании образов, заимствованных из вещества, не самих бесов, а эти неразумные душевные движения .

Люди сами ответственны за свои выдумки: Афинагор, упоминая миротворцев Орфея, Гомера и Гесиода, не дает им бесов качестве вдохновителей (Ibid., 18, 26).

Таким образом, кроме дьявола, пренебрегшего своими обязанностями (Ibid., 18, 26), «падшего падением великим из-за того, что обольстил Еву» (Iust. Dial., 214, 3), имеются еще демоны и падшие ангелы.

Тертуллиан, усвоивший деление сил зла на дьявола, ангелов и демонов, учил, что «ангелы отпали от Бога и неба из-за вожделения к женщинам (ob concupiscentiam feminarum)» (Tert. De virg., 7, 2). Демонов он называет «потомством дурных ангелов (malorum angelorum proles)» (Tert. Ad. nat., II, 13, 19). В другом месте он пишет: « каким образом от неких ангелов, по своей воле ставших порочными, произошло еще более порочное племя демонов, осужденное Богом вместе с родоначальниками племени и с князем, о котором мы сказали, можно узнать из Священного Писания » (Tert. Ad. nat., II, 13, 19). Мы видим, что относительно происхождения демонов Тертуллиан стоит на позиции тех, кто понимает () в свете слов об ангелах из книги Еноха .

На Западе этот апокриф теряет свой авторитет только к концу III в. Если Киприан († 258 г.) говорил еще об ангелах-отступниках как о низвергшихся к общению с земным (ad terrene contagia devoluti) (Cypr. De habit., 14), а Лактанций († после 317 г.) утверждал, что общением с женщинами осквернил (mulierum congressibus inquinavit) дьявол (Lact. Div. inst., 2, 15) , то Августин († 430 г.), вслед за Амвросием († 397 г.) (Ambr. De Noe, 4, 8–9), стал решительно выступать против предположения о возможности падения ангелов из-за женщин. Само Писание, по его словам, свидетельствует, что речь в Быт.6идет не о настоящих ангелах, а о людях, бывших по благодати ангелами и сынами Божиими, но уклонившихся к низшему. Августин устраняет фантастический элемент в библейском стихе о грехе «сынов Божиих» с дочерями человеческими не обращением данного стиха Библии в аллегорию и отнесением падения к высшим сферам, а рационалистической интерпретацией сынов Божиих как сынов Сифа по плоти (Aug. De civ. Dei, 15, 23, 3–4; ср.: Suidas. s. v. Μιαιγαμίαι), т.е. лишением данного места какой-либо таинственности.

На Востоке с буквальным пониманием () не был согласен, как можно легко догадаться, Ориген , который следующим образом говорит о появлении злых демонов: «Мы же считаем, что некие демоны, дурные и, так сказать, подобные гигантам или титанам (τιτανικοί ἢ γγιάντιοι), ставшие нечестивыми по отношению к истинному Божеству и ангелам небесным и павшие с неба и пребывающие в более плотных телах и нечистотах на земле» (Orig. Contra Cels., IV, 92, 1).

Климент Александрийский высказывается о причинах падения ангелов со свойственной ему осторожностью, называя их «оставившими Божию красоту из-за красоты тленной (διὰ κάλλος μαραινόμενον) и упавшими с небес на землю» (Clem. Paed., III, 2, 14, 2). В «Строматах» и он пишет о падении ангелов из-за вожделения (Clem. Strom., III (7), 59, 2) и из-за нерадивости (Ibid., VII (7), 46, 6), а также о том, что получившие высокий удел ангелы склонились к наслаждениям (εἰς ἡδονάς) и открыли женщинам тайное, в то время как другие ангелы скрывали, вернее, берегли до пришествия Господа (Ibid., V (1), 10, 2). Подобно Афинагору, Климент обвиняет в мифотворчестве и изобретении мистерий не демонов, а людей, подобных Орфею, Амфиону и Ариону (Clem. Protr., 3, 1). Он негодует на «отцов нечестивых мифов и гибельного суеверия – зачинщиков зла, посеявших в нашей жизни мистерии – семена пороков и смерти» (Ibid., 13, 3–5). Перечисляя причины распространения заблуждений, он не называет бесовское внушение: «Ведь одни люди, те, что впадают в заблуждение от одного вида неба и взирают на движения светил, доверившись лишь своему зрению, восхитились и обожествили их, назвав светила богами от глагола “бегать”, и стали поклоняться солнцу, как индусы, луне, как фригийцы. Другие же – те, что собирают плоды культурных растений, назвали хлеб Деметрой, как афиняне, и виноград Дионисом, как фиванцы. Иные, зная о неотвратимости воздаяния за зло, обожествляю возмездия и несчастья, оказывая им почести. Поэтому поэты театральных подмостков и выдумали Эриний и Евменид, Карателей, Мстителей и Аласторов. Не отстают от поэтов и некоторые из философов, обоготворяя виды ваших страстей – Страх, Радость, Надежду, как, например, древний Эпименид, воздвигший в Афинах алтари Дерзости и Бесстыдства. Обожествляется и то, что прежде, пока оно не обросло выдуманной плотью, было лишь абстрактными понятиями: некая справедливость – Дика, Клото, Лахесис и Атропос, Судьба, афинянки Приумножение и Цветение. Имеется шестой путь, которым распространяется заблуждение и увеличивается число богов; в соответствии с ним насчитывается двенадцать богов. Сюда относится и теогония, которую слагает Гесиод, и все, о чем богословствует Гомер. Остается последний (всего этих путей семь), имеющий своим началом сваливающиеся на людей божественные благодеяния. Не имея понятия о Боге, ниспославшем их, выдумали каких-то спасителей – Диоскуров, отвращающего беды Геракла и врача Асклепия» (Ibid.,). «… Мне остается лишь удивляться, – пишет Климент, – увлеченные какими-то фантазиями первые заблудшие, будь то Фороней, Мероп или кто-нибудь другой, что возвели капища и алтари, и, как говорят, первыми принесли жертвы, стали проповедовать суеверие людям, предписывая чтить нечестивых демонов. Ведь только по прошествии некоторого времени люди стали выдумывать богов и поклоняться им. Разумеется, никто не чтил того Эрота, которого называют одним из древнейших богов, прежде чем Харм овладел неким отроком и, удовлетворив свою страсть, воздвиг в академии благодарственный алтарь. И стали называть недуг распутства Эротом, обожествляя разнузданную похоть. Афиняне же не знали, кто такой Пан, пока Филлипид не поведал им об этом. Неудивительно, что суеверие, взяв откуда-то начало, оказалось источником неслыханного зла; затем, не будучи пресеченным, но преуспев и сильно разлившись, стало создателем многих демонов, совершая гекатомбы, устраивая празднества, воздвигая статуи и строя храмы» (Ibid., 44, 1–3).

Однако языческие боги в «Увещевании» – отнюдь не эпикурейские небожители, не вмешивающиеся в жизнь людей. Климент называет их «прожорливыми и порочными демонами» (Clem. Protr., 40, 1), «стражами, имеющими в виду погибель людей, вторгающимися в человеческую жизнь наподобие льстецов, и прельщающих бесплотными призраками» (Ibid., 41, 3), «жуткими и бесчеловечными демонами, не только радующимися людскому безумию, но и наслаждающимися человекоубийством» (Ibid., 42, 1). Не дремлет и сам дьявол: «Еще и теперь злой пресмыкающийся зверь, обольщая, порабощает и притесняет людей, карая их, как мне кажется, по-варварски: варвары, говорят, привязывают пленников к мертвым телам, пока они не сгниют вместе с ними. Итак, злобный сей тиран и змей тех, которыми смог овладеть с самого рождения, привязал к камням и бревнам – к статуям и кумирам – злосчастными узами суеверия и, так сказать, вынеся живыми, похоронил вместе и идолами, пока те и другие не истлеют» (Ibid., 7, 4–5).

Однако Климент не отказывается и от евгемеровского взгляда на богов-демонов: «Большая часть того, что рассказывается о ваших богах – миф и вымысел. А то, что считается случившимся в действительности, написано о людях гадких и живших бесстыдно» (Clem. Protr., 27, 4); «те, кому вы поклоняетесь, были некогда людьми, а затем умерли. Миф же и время стяжали им славу и почет» (Ibid., 55, 2). Демоны в его описании напоминают блуждающие души покойников: « каким образом призраки и демоны могут быть богами, будучи воистину мерзкими и нечестивыми духами, всеми признанными как низменные и нечистые, тяготеющие к земле, “скитающиеся возле могил и надгробий”, около которых и являются расплывчато и неясно “подобными теням привидениями”?» (Ibid., 55, 5). Подобно душам усопших, демоны используются магами . Климент говорит: «Маги хвалятся, что демоны являются помощниками их нечестия; они зачисляют их себе в слуги, сделав их при помощи заклинаний подневольными рабами» (Ibid., 58, 3) . Синтез демонологии и евгемеризма делает «Увещевание» любопытным свидетельством того, как ранние Отцы Церкви использовали языческое наследие для разоблачения языческих мифов, обрядов и обычаев.

В заключение отметим, что Климент достаточно корректен при разоблачении богов: он не желает уподобляться профанирующему мистерии Алкивиаду (Clem. Protr., 12, 1) и негодует на царя, совершившего кощунство ради корысти (Ibid., 52, 6). Подобные заявления, очевидно, призваны были завоевать читательское доверие.

Климент о богатстве и спасении

По словам И.С. Свеницкой: «Выпады против богатства пронизывают самые ранние произведения христиан» . Социальная программа «Учения двенадцати апостолов» (Дидахе) и «Пастыря» Гермы «носит ярко выраженный демократический характер, особенно если сравнить их с памятниками христианской литературы II в. н. э., вошедшими в канон Нового Завета. Дидахе осуждает богачей, судей, несправедливых по отношению к бедным, тех, кто не работает на пользу “обремененных трудом”. Еще более ярко выражена эта мысль в «Пастыре» Гермы. Автор этого произведения по происхождению – египетский раб, впоследствии вольноотпущенник. В заповедях “Пастыря” четко выражено осуждение богачей и богатства» . Однако Климент Александрийский в небольшом (42 главы) сочинении «Кто из богатых спасется» предпринимает своеобразную попытку «произвести ревизию» учения Христа о богатстве и бедности. Причиной написания этого труда явилось, очевидно, стремление Климента удержать в Церкви богатых людей из новообращенных. Надо сказать, что желание каким-то образом «откорректировать» новозаветные тексты было характерно и для других раннехристианских авторов. Так, Тертуллиан в трактате «О крещении» пишет о том, что, хотя крестить могут все, миряне должны быть скромными и не присваивать обязанности епископа, ибо «стремление к епископству есть мать расколов (episcopatus aemulatio scismatum mater est)» (Tert. De bapt., 17, 2). Эти слова не согласуются с утверждением из : «Верно слово: если кто епископства желает, доброго дела желает» . В трактате «О поощрении целомудрия» Тертуллиан комментирует высказывания апостола Павла из : "если не могут воздерживаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» , говоря, что снисходительность апостола происходит не от Святого Духа, но – от человеческого разума; кроме того, вещь, признающаяся благом только в сравнении со злом, не есть благо: ведь нельзя сказать «хорошо быть кривым», а только «лучше быть кривым, чем слепым» (Tert. De ex., 3). Ниже Тертуллиан , осуждая христиан, отвергающих воздержание, пишет: «Для нас будут примером и некоторые языческие женщины, стяжавшие славу благодаря стойкости в единомужии: некая Дидона, которая, будучи изгнанницей в чужой земле, где должна была даже желать брака с царем, предпочла, напротив, сгореть, чем выйти замуж (maluit e contrario uri quam nubere)». (Tert. De ex., 13). Здесь он вновь возвращается к словам Павла из , которые он переиначивает: e contrario («напротив») может относиться не только к предшествующим словам из 13-й главы, но и к словам апостола.

Климент, в отличие от ригориста Тертуллиана , пытается не усугубить, а смягчить новозаветные предписания. В самом деле, в Евангелии богатство и богатые осуждаются значительно чаще, чем прелюбодеи и прочие грешники. Вероятно, лишь лицемеры и фарисеи вызывали большее раздражение Господа. Любопытна его притча о богаче и Лазаре (). Первый попал в ад только потому, что был богат; о других его грехах Евангелие не сообщает. Бедняк же попал на лоно Авраамово только благодаря своей бедности. Согласно словам Христа, «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (). Речь здесь, вероятнее всего, идет не об очень низких воротах в Иерусалиме (о них не говорится ни в одном современном комментарии к данному месту), а о вещах очень малых (что меньше игольного ушка?) и очень больших (в Палестине верблюд был самым крупным животным). Таким образом, эта притча вообще закрывает вход в Царствие Небесное для богачей. См. также: «не собирайте себе сокровищ на земле» ; «не можете служить Богу и маммоне» ; «не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться» ; «не заботьтесь о завтрашнем дне» (). Отметим, что достаточно критично к богатству относился и столь почитаемый Климентом Платон. В частности, его Сократ для контраста со своим идеальным государством дает описание отрицательных типов государств: тимократии, олигархии, демократии и тирании (Plat. Resp., VIII, 545c-569c). Их общей чертой и основным стимулом для граждан являются материальные заботы. При всех названных устройствах существует конфликт между богатыми и бедными, торжествует алчность, погоня за деньгами, стяжательство. По мнению Сократа, то, чего стражи никоим образом не должны допускать в государство, это – богатство и бедность (Ibid., IV, 422a); он утверждает, что наилучший государственный строй, – это когда большинство говорит об одном и том же: «Это – мое!» или «Это – не мое!» (Ibid., V, 462c)

Тем не менее, Тит Флавий, не любивший буквального понимания священных текстов, по своему обыкновению решается истолковать их в нужном для себя направлении. И нужно отдать должное его остроумию в тех случаях, когда он с достоинством выходит из затруднительных положений, в которые его ставит Евангелие. Так, например, в 11-й главе он утверждает, что слова Христа «продай имение твое» подразумевают лишь то, что юноше, спросившему Его о достижении вечной жизни (; ; ), следовало отринуть не само богатство, а ложные представления о богатстве. Далее Климент указывает, что при буквальном понимании ответа Христа нужно было бы считать за наследников вечной жизни всех нищих. Писатель при этом как бы забывает на время о дальнейших словах Спасителя: «Приходи и следуй за Мною» . Именно исполнением этой второй части совета Христа богатому юноше апостолы отличаются от называемых Климентом «нищих» язычников Анаксагора, Демокрита и Кратеса. Вопрос, который остается после прочтения трактата Климента: «Может ли человек, равнодушный к богатству, если не преумножить, то хотя бы сохранить его?»

Прекрасное и уродливое глазами Климента

Огромное значение в эстетике Климента имеет музыка. «Увещевание» начинается с рассказа о певце Евноме, заменившем порванную струну песней цикады. Ниже Климент перечисляет лады: Терпандров, Капионов, фригийский, лидийский, дорийский (Clem. Protr., 2, 4), а Христа называет Певцом (Ibid., 3, 2), музыкальным инструментом, пангармонием (Ibid., 5, 4 и 6, 1–2), Новой Песней (Ibid., 6, 5). Обращаясь к язычникам, которых он сравнивает со змеями, Тит Флавий говорит: «Пусть дикость ваша будет зачарована небесным пением» (Ibid., 106, 1). Своя песня есть и у греха: «Смазливая потаскушка, наслаждение, поет […], прельщает вульгарной музыкой», «проплыви мимо пения – оно вызывает смерть» (Ibid., 118, 2 и 4).

Музыкальная гармония – любимый образ Климента: Новая Песня – «все остальное она устроила слажено и разногласие элементов привела к гармонии, чтобы вся вселенная стала у нее созвучием. Дала свободу морю, однако воспрепятствовала ему покрыть землю; землю же, прежде подвижную, сделала твердой и установила ее границей для моря; натиск огня ослабила воздухом, как бы смешав дорийский лад с лидийским, а суровый холод воздуха укротила примесью огня, слаженно сочетав столь разные голоса. В самом деле, чистая песня, опора всего и гармония всего, распространившись от центра до краев и от краев до центра, все это настроила не согласно фракийскому ладу, подобному Иувалову, а согласно отеческой воле Бога, к которой возревновал Давид» (Clem. Protr., 5, 1–2). «Единство же, состоящее из многих составных частей, взяв от многозвучия и разноголосицы божественную гармонию, становится стройным звучанием, следуя за одним хоревтом и учителем – Словом» (Ibid., 88, 3).

Музыкальные образы сопровождают читателя на протяжении всего текста «Увещевания»: «Слово же Божие, от Давида пришедшее, но прежде Давида бывшее, презрев бездушные инструменты, лиру и кифару, и настроив сообразно со Святым Духом это мироздание и малую вселенную – человека, его душу и тело, играет Богу на многоголосом инструменте и обращается к этому инструменту, человеку, говоря: “Ты – кифара, свирель и храм Мой”. Кифарой человек называется из-за гармонии, свирелью из-за дыхания, храмом из-за слова, чтобы одна наигрывала, другая звучала, а храм вмещал в себя Господа. Действительно, Давид, царь и кифарист, которого мы упомянули немного выше, побуждал к истине и отвращал от идолов, совершенно не желая воспевать демонов, которых он преследовал истинной музыкой. Играя и напевая, Давид исцелял мучимого ими Саула. Господь изготовил прекрасный живой музыкальный инструмент, человека, по Своему подобию» (Clem. Protr., 5, 3–4). «Песня является гимном Царю вселенной. Девушки перебирают струны, ангелы славословят, пророки вещают; разносится музыкальное эхо» (Ibid., 119, 2).

Климент видит в музыке, вообще говоря – в прекрасном, отражение Бога в мире; уродливое же для него – атрибут зла. Он пишет: «Вот ваши боги: призраки, тени, а также эти хромые и сморщенные, косящие глазами Молитвы, дочери скорее Терсита, чем Зевса» (Clem. Protr., 56, 1). Титу Флавию, высмеивающему обожествление Филиппа, сына Аминты, у которого была сломана ключица, изувечено бедро и выбит глаз (Ibid., 54, 5), претит любое уродство, увечье , любая неестественность. В искусстве ему непонятны символизм и аллегоризм: он порицает Александра Македонского, который, желая казаться сыном Аммона, велел скульпторам вылепить себя рогоносным, «хлопоча о том, чтобы обезобразить прекрасное лицо человека рогом» (Ibid., 54, 2). В этой связи интересно следующее его замечание: «Если кто-нибудь, ходя вокруг, будет разглядывать картины и статуи, сразу узнает ваших богов по их постыдной, не подобающей богам наружности: Диониса – по одеянию, Гефеста – по знакам его ремесла, Деметру – по страдальческому облику, по головной повязке – Ино, по трезубцу – Посейдона, по лебедю – Зевса. На Геракла указывает костер. А если кто увидит женщину, изображенную обнаженной, узнает в ней златую Афродиту» (Ibid., 57, 2).

Как музыка для Климента может быть вульгарной, опасной, греховной, таки скульптура: «В Риме в старину ксоаном Ареса было копье […], так как ремесленники еще не упражнялись в искусстве изготавливать красивое на вид зло» (Clem. Protr., 46, 4). Именно искусству Климент вменяет в вину обожествление образов богов: «Вас искусство обмануло, […] склонив если не к страсти, то к почитанию статуй и картин» (Ibid., 57, 5); «ваятели бесчестят немую землю, изменяя подлинную ее природу, побуждая других при помощи своего искусства поклоняться ей» (Ibid., 51, 6); «прилагается искусство, материя облекается в форму, и […] вещество […] становится благодаря одной лишь форме почитаемым» (Ibid., 56, 5).

Для певца гармонии Климента не καλός («красивый») представляется ἀγαθός («добрым»), а ἀγαθός – καλός. Для него важно соответствие внешней красоты внутренней чистоте. О любимце императора Адриана красавце Антиное он пишет: «Зачем же ты причисляешь к богам того, кто удостоился почестей за блуд? Зачем приказал оплакивать его как сына? Зачем рассказываешь о его красоте? Позорна красота, загубленная надругательством. Не тиранствуй, о человек, над красотой, не глумись над цветущим юношей; сохрани чистоту чистой, чтоб была подлинной; будь царем над ней, а не тираном! Пусть она пребудет свободной! Тогда я признаю твою красоту, ибо ты сохранил чистым образ; тогда поклонюсь красоте, когда она – истинный прообраз прекрасного» (Clem. Protr., 49, 2). Наставленного в справедливости человека, в сердце которого начертаны речения истины, Климент называет «прекрасным гимном Богу» (Ibid., 107, 1) . В «Увещевании» практически не говорится о Христовых страданиях. Исключением являются фразы, подобные следующим: «Господь пожелал вновь освободить его от оков и, облекшись плотью […], победил змея и поработил тирана – и, что самое удивительное, человека того, соблазненного удовольствием, связанного тлением, Своими распростертыми на кресте руками явил миру освобожденным. О таинственное чудо! Господь упал, а человек восстал» (Clem. Protr., 111, 2–3). «Он набрал при помощи собственной крови и слова не обагренное кровью войско и вручил солдатам Царство Небесное» (Ibid., 116, 2). В этом Климент сильно расходится со своим современником Тертуллианом , делавшим акцент именно на страстях Господа . Эти две тенденции изображать Христа получат дальнейшее развитие в восточной и западной иконографии. Эстетика страсти была совершенно чужда спокойному духу Тита Флавия. Наиболее показательными в этом отношении представляются такие его слова: «Посмотрите на идолослужителей с грязными волосами, в оскорбительно испачканной и порванной одежде, не ведающих, что значит мыться, длиной ногтей уподобившихся зверям, многих же – лишенных половых органов и показывающих на деле, что храмы идолов суть некие могилы или темницы. Мне кажется, что эти люди оплакивают богов, а не поклоняются им, испытывая по отношению к ним нечто подобное скорее жалости, чем почитанию» (Ibid., 91, 1).В другом месте он с похвалой отзывается об одном греческом мудреце, убеждавшем египтян: «Если вы считаете кого-нибудь богами, не оплакивайте их и не бейте себя в грудь. Если же оплакиваете, то не считайте их богами» (Ibid., 24, 3). Как было сказано выше, физическое уродство, увечье как таковое было противно Клименту . Распятым у него оказывается не Христос, а смерть: «Он сделал из заката восход и распял в жизнь» (Ibid., 114, 4). Страсть и страдание не гармоничны и не могли быть воспеты Титом Флавием. Он с осуждением говорит об обожествлении язычниками скорби (Ibid., 3, 1) и страстей (Ibid., 26, 4).

Главной прелестью греческой религии, по словам Ф.Ф. Зелинского, был культ видимой красоты . Именно поэтому Климент много места в своем сочинении уделяет скульпторам и их творениям. Вероятно, он чаще всех остальных ранних христианских авторов обращается к теме воплощения богов в статуях. Он называет имена тринадцати скульпторов (Арг, Бриаксид, Дипен, Калос, Лисипп, Поликлет, Пракситель, Сикон, Скиллид, Скопас, Смилид, Телесий, Фидий) . Самого Бога он называет Создателем одушевленной статуи – человека (Clem. Protr., 98, 3), а своих читателей – богоподобными изваяниями Слова (Clem. Protr., 121, 1).

Похожие публикации